Жан-Мари Леклезио - Пустыня

Хартани всегда настороже, как дикие собаки, готовый отскочить в сторону, готовый умчаться. Быть может, сегодня он передумал и не захочет пуститься в дальний путь? А между тем вчера Лалла сказала ему, что придет, и показала на бескрайний простор, на громадную меловую стену, которая как бы подпирает небо там, где начинается пустыня. Его глаза блеснули ярче, ведь он всегда мечтал о пустыне, с самого раннего детства, ни на минуту не оставляя мысли о ней. Это видно по тому, как он смотрит на горизонт: взгляд пристальный, лицо напряжено. Он никогда не садится, всегда стоит, точно готовится к прыжку. Это он показал Лалле дорогу в пустыню, дорогу, где теряются все следы, откуда никто еще не возвратился, и небо над нею — такое чистое и такое прекрасное.

Солнце уже встало, огненным ослепительным диском появляется оно перед Лаллой и, медленно разрастаясь, ползет над хаосом камней. Никогда еще оно не казалось ей таким прекрасным. Невзирая на боль, на то, что на глазах выступают слезы и катятся по щекам, Лалла глядит на него в упор, не мигая, как, по рассказам старого Намана, глядят морские принцы. И солнечный свет проникает в нее, достигает самых сокровенных глубин ее существа, и прежде всего — ее сердца.

Но вот уже исчезают малейшие следы тропинки. Лалле приходится искать свой путь среди скалистых уступов. Она перепрыгивает с камня на камень через пересохшие ручьи, прижимается к отвесным склонам. Огромное яркое пятно взошедшего солнца слепит ей глаза, и она бредет почти наугад, чуть подавшись вперед, чтобы не упасть. Один за другим минует она холмы и наконец ступает на широкое каменистое нагорье. Но и здесь никого нет. Впереди насколько хватает глаз тянутся всё такие же иссохшие камни с редкими пучками молочая да кактусов. Это солнце опустошило землю, выжгло и высушило ее настолько, что остались одни только белые камни да кустарники. Больше Лалла не глядит на солнце в упор: оно уже слишком высоко в небе и в одно мгновение выжгло бы ей глаза. Небо пылает. Оно все синее, полыхающее пламенем. Лалла жмурится изо всех сил и смотрит прямо перед собой. Чем выше поднимается солнце, тем сильнее разбухают, вбирая его свет, все предметы на земле. Здесь не раздается ни звука, но временами кажется, будто слышишь, как трещат, расширяясь, камни.

Лалла идет долго. Как долго? Наверное, несколько часов. Идет, не зная куда — просто в сторону, противоположную той, где ее тень, за черту горизонта. Там высятся красные горы, они словно парят в небе, там деревни и, быть может, река, там озера, наполненные синей, как небо, водой.

И вдруг откуда ни возьмись перед ней вырос Хартани. Он стоит неподвижно, в обычном своем грубошерстном бурнусе и белой чалме. Когда Лалла подходит к нему, его черное лицо озаряется улыбкой.

«О Хартани! Хартани!»

Лалла прижимается к нему, вдыхая знакомый запах пота, который идет от его пропыленной одежды. Он тоже прихватил с собой немного хлеба и фиников во влажной тряпице, привязанной к поясу.

Лалла развязывает свой узелок и делится с ним хлебом. Они едят, не присаживаясь, второпях, потому что давно уже проголодались. Пастух оглядывается по сторонам. Глаза его ощупывают каждую точку в окрестном пейзаже, он похож на хищную птицу с немигающим взглядом. Вдали на горизонте, в той стороне, где высятся красные горы, он указывает Лалле на какое-то пятнышко. Потом подносит к губам сложенную пригоршней ладонь: там вода.

Они снова пускаются в путь. Первым идет Хартани, легко перепрыгивая с камня на камень. Лалла старается шагать за ним след в след. Она все время видит впереди легкий и хрупкий силуэт пастуха, кажется, он не идет, а танцует на белых глыбах. Лалла смотрит на него, как глядят на язычок пламени, на солнечный зайчик, и ноги ее сами следуют ритму его шагов.

Солнце палит теперь немилосердно, оно давит на голову и плечи Лаллы, терзает ей внутренности. Кажется, что свет, проникший в нее утром, теперь начал обжигать, растекаться по всему телу, его длинные мучительные волны захлестывают ноги и руки, затопляют черепную коробку. Жар иссушающий, пыльный. Ни одной капельки пота не выступило на теле Лаллы, ее синее платье, касаясь живота и ног, трещит и высекает искры. В глазах высохли слезы, корочка соли образовала острые, похожие на песчинки кристаллики в уголках век. Губы стали сухими и жесткими. Она проводит по ним кончиками пальцев и думает, что рот у нее стал как у верблюда, скоро она сможет, не ощущая боли, есть кактусы и чертополох

А Хартани продолжает, не оглядываясь, перепрыгивать с уступа на уступ. Его легкий белый силуэт все удаляется и удаляется, он похож на бегущую без остановки, без оглядки молодую антилопу. Лалла хочет его догнать, но у нее больше нет сил. Шатаясь и неотрывно глядя вперед, она бредет наугад среди хаоса камней. Ее исцарапанные ступни кровоточат. Она то и дело падает, колени у нее разбиты. Но боли она почти не ощущает. Она ощущает только беспощадный, льющийся со всех сторон свет. В этом сверканье ей чудится, что вокруг нее по камням скачут сотни животных: дикие собаки, козы, крысы, лошади, они совершают головокружительные прыжки. И еще здесь белые птицы, ибисы, птица-секретарь, лебеди, которые хлопают огромными пылающими крыльями, точно собираются взлететь, и кружатся в бесконечном хороводе. Лалла чувствует, как от веяния их крыльев шевелятся волосы у нее на голове, в густом воздухе она улавливает шелест их оперения. И она оборачивается, смотрит назад, надеясь увидеть всех этих птиц, зверей, даже льва, которого приметила краешком глаза. Однако стоит ей взглянуть на них в упор, как они тают, исчезая, но вновь появляются за ее спиной.

Она почти потеряла из виду Хартани. Его легкий силуэт танцует на белых камнях, словно оторвавшаяся от земли тень. Лалла больше не пытается идти по его следам. Она даже не различает уже неподвижную массу красных гор в небе за равниной, Да и движется ли она вперед? Ее босые ноги натыкаются на камни, кровоточат, она проваливается в ямы. Кажется, что бесконечная дорога, которую она уже прошла, куда-то исчезает, словно речная вода, скользящая между ног. Это все солнечный свет, он изливается на огромную пустынную равнину, струится вместе с ветром, очищая пространство. Свет журчит, как вода. Лалла слышит его напев, но не может утолить им жажду. Свет струится из самой середины неба, он вспыхивает на земле в глыбах гипса, в пластах слюды. Время от времени среди охристой пыли, среди белых камней мелькнет вдруг огненный камень, цвета раскаленного угля, острый, как клык. Лалла идет как завороженная, глядя на этот сверкающий камень, он придает ей силы, словно это тайный знак, оставленный Ас-Сиром, чтобы указать ей путь. А то вдруг вспыхнет пластинка ослепительной, как золото, слюды, блестки которой напоминают соты, и Лалле чудится, будто она слышит, как жужжит пчелиный рой. Но иногда на пыльной земле попадается простой кругляш — серый, матовый камень, обыкновенный морской голыш, и Лалла не может оторвать от него взгляд, поднимает его, сжимает в руке, словно ищет в нем спасения. Горячий камень весь испещрен белыми жилками, образующими в центре дорожку, от которой отходят другие дорожки, тонкие, как детские волоски. Сжимая камень в кулаке, Лалла идет вперед. Солнце уже начинает клониться к другому краю белой равнины. Время от времени порывы вечернего ветра взметают столбы пыли, скрывая от глаз высокую красную гору у подножия неба.