Сара Уотерс - Бархатные коготки

Комната за дверью уступала гостиной размерами, но не богатством обстановки; в ней было так же темно и жарко. По одну сторону находилась ширма, за нею стульчак для ночного горшка; по другую — лаковый сервант, черный и глянцевый, как спинка жука. В ногах кровати стоял обещанный сундук; красивый, старинный, из сухого ароматного дерева (розового дерева, как я решила), на четырех звериных лапах, с медными уголками и резьбой, с рельефной крышкой, которая казалась еще рельефней в слабых отсветах камина. Встав на колени, я сунула ключ в замок и, повернув его, ощутила, как подалась внутренняя пружина.

Заметив в углу комнаты что-то движущееся, я обернулась. Там обнаружилось псише, размером в добрую дверь, и в нем отражалась я сама: бледная, с вытаращенными глазами, взбудораженная и любопытная, эдакая Пандора в алом мундире, нарядной фуражке, коротко стриженная и с абсолютно голым задом. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Вернувшись к сундуку, я подняла крышку. Внутри были свалены бутылки и шарфы, веревки и связки бумаг, книги в желтых переплетах. Но в ту минуту я не задержалась на них взглядом, вообще их едва заметила. Потому что поверх груды, на квадратном куске бархата, лежал самый странный, самый непристойный предмет, какой мне до сих пор приходилось видеть.

Это было что-то вроде кожаной сбруи: похоже на пояс, но не совсем пояс; он состоял из широкого ремня с пряжками, дополненного, однако, двумя узкими ремешками, тоже с пряжками. Я было испугалась, приняв все это за лошадиную узду, но тут заметила деталь, которую поддерживали эти ремни и пряжки. Это был кожаный цилиндр немного длиннее ладони, в обхват пальцев. Один конец был закругленный, слегка расширенный, другой плотно сидел на плоском основании, которое, в свою очередь, было соединено медными обручами с поясом и более узкими ремешками.

Короче говоря, это был дилдо. Прежде я ничего подобного не видела, не знала даже, что такие существуют и имеют название. Оставалось предположить, что это оригинальное изделие, придуманное самой хозяйкой.

Вероятно, так же рассудила Ева, когда впервые увидела яблоко.

Но это не помешало ей догадаться о его назначении…

Пока я раздумывала, дама заговорила:

— Надень его. — Она, должно быть, слышала, как открылся сундук. — Надень его и выходи ко мне.

Я немного завозилась с ремнями и пряжками. Медь врезалась в мои белые бедра, но кожа была удивительно мягкая и теплая. Я снова посмотрелась в зеркало. Основание фаллоса выделялось темным клином на треугольнике волос, нижний его конец волнующе толкался в мою плоть. На основании вызывающе торчал сам фаллос, но не под прямым углом, так что я, опустив глаза, замечала прежде всего его пухлую головку с едва заметным швом (стежки крохотные, нить глянцевая), на которой играли красные отсветы камина.

Когда я шагнула, головка качнулась.

— Сюда, — позвала дама, увидев меня в дверях.

Я заторопилась, дилдо закачался сильнее. Я остановила его рукой, дама обхватила мою ладонь и принялась водить ею по цилиндру. Толчки основания вызвали еще более пикантное чувство, ноги у меня задрожали, при виде этого у дамы участилось дыхание. Отпустив мои пальцы, она приподняла себе на затылке волосы и жестом предложила мне раздеть ее.

Я нащупала крючки платья, потом шнурки корсета; под ним играла оттенками алого рубашка в тоненьких складочках. Наклонившись, дама скинула юбку, но не тронула панталоны, чулки и ботинки, а также неизменные перчатки. Очень дерзко (я ведь до сих пор к ней не притрагивалась) я сунула руку в прорезь ее панталон, а другой нащупала и прижала сосок.

И тут она потянулась к моим губам. Наши поцелуи были неловкими, как всегда бывает, когда любовники целуются впервые, и отдавали табаком; но как раз поэтому — опять же как все первые поцелуи — они вызывали особенный трепет. Чем смелее действовали мои пальцы, тем крепче становились ее поцелуи и тем жарче припекало у меня между ног, под кожаной снастью. Но вот дама отстранилась и схватила меня за запястья.

— Погоди, — сказала она. — Нет, не сейчас!

Не выпуская моих рук, она повела меня к одному из кресел и усадила; дилдо все так же торчал у меня под животом, грубый и твердый, как кегля. Я разгадала ее намерения. Обняв меня за голову и широко расставив ноги над моими коленями, она осторожно присела и продолжала садиться и привставать, все быстрее и быстрее. Сначала я держала ее бедра, направляя их, потом снова проникла в разрез ее панталон, другой же рукой крепко обхватила ягодицы. Ртом я приникала попеременно к ее соскам, натыкаясь то на соленую плоть, то на влажную хлопковую ткань рубашки.

Вскоре вздохи дамы перешли в стоны, потом в крики; к ним присоединился и мой голос, потому что служивший ей дилдо доставлял удовольствие и мне — ее движения сопровождались все более крепким и частым нажимом на самую чувствительную часть моего тела. На краткий миг ко мне вернулась способность мыслить и я увидела себя со стороны: в чужом доме, оседланная незнакомкой, с пристегнутым чудовищным инструментом, задыхаюсь от наслаждения и исхожу сладострастным потом. Но тут же меня покинули все мысли, я могла только содрогаться; наслаждение — ее и мое — достигло самого пика и сошло на нет.

Дама поднялась, присела мне на бедро, легонько покачалась, время от времени вздрагивая, и наконец затихла. На лицо мне упали теплой волной ее выбившиеся из прически волосы.

Потом она рассмеялась и вновь задвигалась.

— Ах ты мой чудный шлюшонок! — вздохнула она.

Пресыщенные и опустошенные, мы сцепились друг с другом, неуклюже обнимая ногами элегантное кресло с высокой спинкой; время шло, и я задумалась о том, как продолжится эта ночь. Она хотела, чтобы я ее оттрахала, и она это получила — думала я. А теперь она отошлет меня домой. Если посчастливится, я огребу за труды фунт. В конце концов, именно за совереном я и явилась в этот будуар. Но сейчас мне сделалось невыразимо грустно при мысли о расставании с хозяйкой — о том, чтобы вернуть пристегнутую ко мне игрушку и утихомирить игру страстей, вызванную ею и ее владелицей.

Дама подняла голову и, похоже, заметила мою печальную мину.

— Бедное дитя, — проговорила она. — Тебя всегда одолевает печаль после сделанного дела?

Приподняв мой подбородок, она подставила мое лицо под свет лампы, но я отвела ее руку. Фуражка, плотно сидевшая на голове, пока мы отчаянно целовались, теперь упала на пол. Тут же дама снова тронула мое лицо, провела пальцами по напомаженным волосам, потом улыбнулась и вышла в спальню.

— Налей себе вина, — крикнула она. — И раскури мне сигарету, ладно? — Услышав шипенье струи, я поняла, что хозяйка воспользовалась ночным горшком.