Том Вулф - Я - Шарлотта Симмонс

Закончив повествование, он устремил на мистера Квота просительный, молящий о пощаде взгляд.

Мистер Квот по-прежнему сидел, откинувшись на спинку вращающегося кресла, и все так же задумчиво продолжал кивать головой. Затем он провел пальцем по подбородку и бороде и зачем-то также прихватил обе губы большим и указательным пальцем, словно сжимал в них курительную трубку. Преподаватель сидел и обдумывал сообщение Эдама, казалось, целую вечность. Затянувшееся молчание породило в пребывавшем в немыслимом напряжении мозгу Эдама звуковую галлюцинацию. Ему показалось, будто внутричерепное давление в его голове повысилось настолько, что не то из ушей, не то из ноздрей, не то еще откуда-то у него стали вырываться тонкие струйки перегретого пара — как из стеклянного электрочайника в последний момент перед тем, как он засвистит, и это реально не существующее, но вполне ощутимое Эдамом посвистывание пара сводило его с ума. Не сказав ни слова, мистер Квот, встал с кресла, выбрался из-за стола и стал неторопливо перемещать свое увесистое тело взад-вперед по диагонали кабинета. При этом он по-прежнему за неимением трубки подпирал ладонью подбородок. Он ходил из угла в угол, даже ни разу не взглянув на Эдама. В свою очередь, Эдам не отрывал глаз от лица мистера Квота, за исключением, естественно, тех секунд, когда тот поворачивался к нему спиной. В эти мгновения ему приходилось довольствоваться созерцанием абсолютно лысого, заплывшего жиром профессорского затылка.

В конце концов мистер Квот подошел к столу, остановился и посмотрел прямо на Эдама. Тот уже вообще не был уверен, что его сердце продолжает биться в пределах грудной клетки. Воображаемый, но такой реальный для него свист пара, вырывающегося из его черепа, заглушал все звуки окружающего мира. С благоговейным ужасом молодой человек смотрел на «великого и ужасного, всемилостивого и всемогущего» — на того человека, от которого зависела его судьба. «Великий и ужасный, всемилостивый и всемогущий» — без устали насвистывал вырывающийся из черепа пар.

Наконец мистер Квот заговорил:

— Мистер Геллин, я очень серьезно отношусь к вопросам плагиата Скажу больше: с моей точки зрения, это самое тяжкое преступление против основ научного творчества и базовых принципов образования. Любой случай плагиата подрывает сами устои университета, его предназначение как храма науки. Конечно, среди преподавателей встречаются такие циники, которые со смехом произносят святые слова: «университетские устои», «предназначение», «храм науки», но я не из таких. При этом я был рад выслушать ваш рассказ и увидеть в вас, не побоюсь этого слова, родственную душу. Я был рад узнать, что есть еще студенты, которые относятся к обучению в университете так же, как в свое время относился я. Мне понятны и близки и те высокие цели, которых вы собираетесь добиваться в жизни. Более того: я прекрасно понимаю, в какое трудное, может быть, даже безвыходное положение поставила вас спортивная кафедра, оказывая на вас давление. В свете всего этого должен сказать, что я просто не могу поступить так, как с удовольствием поступил бы, будь на то моя воля. — Он слегка улыбнулся Эдаму, но буквально в следующую секунду выдал такое, от чего того чуть не хватил удар. — Я полагаю, что мы с вами — да-да, именно мы оба — должны превратить эту историю в показательный пример…

«Пример?..»

— …Ибо только так мы сможем решить многие давно назревшие проблемы… Нельзя упускать такую возможность. Эти деятели со спортивной кафедры со своей программой просто вышли из-под контроля; мы сможем одернуть их и вернуть в рамки дозволенного. Вы только посмотрите, к чему приводит это преклонение перед спортивными успехами: попираются священные идеалы университетского образования, сбиваются с праведного пути и разлагаются лучшие юные умы… даже такие перспективные… как ваш…

«Что?..»

— …Нам обоим придется нелегко, это правда, не только вы, но и я — мы оба можем не раз и не два пожалеть, что ввязались в эту героическую, почти безнадежную схватку. И лишь в будущем вы поймете, как много дало вам участие в этой священной войне, насколько лучше, чище и сильнее вы станете… А наше учебное заведение наконец получит хороший урок, который запомнится всем на долгое время.

— Сэр! Нет! Вы же не собираетесь…

— Увы, друг мой. Я лишь исполняю свой долг. Боюсь, я ничем не смогу вам помочь. По крайней мере, как уже было сказано выше, в ближайшей перспективе. Есть вещи более значимые, чем ваши и мои сиюминутные интересы и порывы, но поверьте, потом, когда все закончится, у вас будут все основания благодарить судьбу за то, что она дала вам возможность пусть и против воли сыграть важную, едва ли не самую значительную роль во всей этой истории.

— Сэр! Как же так! Но вы не можете! Я же вам доверился! Я вверил свою судьбу в ваши руки! Вы губите меня!

— Едва ли, — сказал мистер Квот с самой широкой отечески-покровительственной улыбкой. — Вы еще молоды. У вас все впереди. Именно в силу молодости вы пока не понимаете всей значимости, не побоюсь сказать — всего величия той ситуации, в которой оказались. Вы сможете оценить это позднее, когда станете взрослым мудрым человеком. Поверьте, у вас все будет хорошо — со временем. А сейчас смиритесь и достойно примите все то, что заслужили.

— Нет! Нет! Я прошу вас! Умоляю! Нельзя же так! Я прошу вас!

— Мне очень жаль. В самом деле искренне жаль. Могу утешить вас лишь тем, что все произойдет быстрее и легче, чем вы думаете. Вы сделали главное — признались в содеянном. Теперь вам даже не придется проходить через расследование или какие-либо юридические процедуры. Я прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете. Но поверьте мне: для вас это будет истинный катарсис. Для вас и в равной мере для всей образовательной программы университета, а особенно для безнадежно и в то же время бесцельно развращенных молодых людей, для которых мы стыдливо подобрали не имеющий никакого отношения к реальности эвфемизм — студенты-спортсмены. Без вашего признания мы не смогли бы ничего доказать. Вы же сами понимаете, что согласно уставу университета и всем законам плагиат не может считаться доказанным до тех пор, пока не найден первоисточник присвоенного материала.

— Но я прошу вас! Умоляю, мистер Квот! У-мо-ля-ю! Пожалуйста, не поступайте так со мной! Вы не должны так поступать! Я полностью вам доверился! Я доверил вам все… всю свою жизнь! Умоляю вас! Умоляю!

— Мистер Геллин! — одернул его мистер Квот. — Умолять и упрашивать меня бесполезно! Подумайте о другом: вконец обнаглевшие ультраправые и без того представляют нас повсюду нытиками, слюнтяями, слабаками, бесхребетными созданиями. Нашу озабоченность судьбой угнетаемых они воспринимают как нечто, не имеющее отношения к реальному миру, иррациональное как проявление мягкотелости, своего рода материнских или — в более широком смысле — женских инстинктов. Не могу не признать, что они полагают так искренне и имеют на то некоторые основания. Вот почему я призываю вас, ради вас самого и ради всех нас — будьте мужчиной.