Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

Я сдержался и промолчал. Какая там на хрен «школа»? Я на диване жопу грел, а волчонком с вами не бегал, сам до многих вещей своим умом допер. Черт, хоть бы у него было то, что мне нужно. Вернее, я уверен, что у него это есть, только бы он помог.

– Слушай, Султан, у меня к тебе просьба огромная. Мне нужна пара надежных дудок: подлинней и покороче, и таких, чтобы потише играли.

– Брат мой, откуда такое чудо? Я же не в музыкальном магазине работаю, – изобразив удивление, воскликнул Султан, – нету у меня ничего. Нету!

– Но я же не бесплатно прошу, – решил не сдаваться я, – назначь цену, поговорим. Все в этом мире чего-то стоит.

Султан подумал немного, пожал плечами:

– Знаешь, когда ни с того ни с сего появляется еврей в милицейской форме и просит меня, мусульманина, достать оружие для того, чтобы он смог делать кровную месть, я понимаю, что этот мир сошел с ума.

– Это факт. Мир тяжко и почти неизлечимо болен. Но я хочу попробовать хоть что-то исправить. Те, кто убил семью моего друга, – они черти, Султан. Они шайтаны. Я должен отомстить, и, кроме тебя, мне надеяться не на кого. Они маленькую девочку стамесками закололи. У тебя что, детей нет?

Султан раздумывал. На виске его пульсировала вена, пальцы нервно барабанили по рулю. Он еще раз с сомнением покосился на мою форму и ответил:

– Двадцать штук. Деньги при тебе?

Генерал Петя сидел на столе в гостиной берлоги, дергал ногой в такт песни «Металлики» «Умри, умри, моя дорогая», курил сигару, пил зеленый чай с жасмином и рассказывал нечто совершенно занимательное. Он, по его выражению, давал мне вводные, а уж решать, как мне дальше поступать с этой информацией, было исключительно моей преро… Ненавижу я такие слова. Короче, и так все ясно. Рассказчиком Сеченов был превосходным, и, слушая его, я попал в совершенно особый, трехмерный мир оживших образов. Мир кошмаров Ховринской больницы. Я перескажу рассказ генерала своими словами и сделаю это так, каким он мне запомнился. Не обессудьте за качество передачи материала, но я, поверьте, очень старался. К тому же, увы, кое с чем и кое с кем из этого рассказа мне довелось весьма тесно познакомиться. Знакомства эти впоследствии самым драматическим образом изменили всю мою жизнь. Я помню, что был вечер и в воздухе от сигарного дыма пахло Кубой, а «Металлика», моя любимая «Металлика» озвучивала страшный рассказ генерала вещим рефреном:

Вам мой прогон про обед с Шекспиром как вообще? Думаете, я того? Совсем того? Нет, дело в другом. Просто я чувствую в себе силу большого и скучного драматического поэта. Поэта, на которого будут плевать все представители так называемого творческого сообщества потому, что мой дар был бы востребован во времена Шекспира. Тогда бы он никому не казался скучным. Поэтому старина Shake, как я панибратски называю его, живет со мной, живет во мне, и я, понимая, что это никому не нужно, занимаюсь песенным переводом, что для меня, признаться, just a cup of tea.

По рассказам генерала Пети выходило, что у Ефима Самойловича Масионжика было все, о чем только может мечтать человек в современном мире: достаток, общественное положение, свобода передвижения по миру на всех видах транспорта, словом, все самое-самое лучшее. Ефим Самойлович родился в конце блокады и при любом удобном случае упоминал об этом. Любил он, подпустив в голосе немного трогательной дрожи, продекламировать: «Я петербуржец, я наследник века, я человек с блокадною душой…» У короткой части его блокадного детства была, правда, и другая сторона, но о ней Ефим Самойлович никогда не рассказывал. На самом деле маленький Фима был рожден в семье ответственного партработника из Смольного, и в семье этой в течение всех долгих холодных и голодных блокадных дней не переводились куриные яйца, белый пушистый хлебушек, маслице, рыба и колбаска, консервированные и свежие овощи, сгущенка и ветчина, а также водка, которую весьма уважал папа Фимы, тот самый партийный работник. В их большой квартире было жарко натоплено: подвоз дров осуществлялся ежедневно. Дом, в котором квартировала семья Масионжиков, охранялся войсками НКВД, и простым ленинградцам подходить к нему ближе чем на версту подрасстрельно запрещалось. Во дворе дома дежурил собственный зенитный расчет, и за всю скорбную историю ленинградской блокады ни одна бомба на этот дом, снабженный к тому же и собственным бомбоубежищем, так и не упала. И по сей день стоит в Петербурге этот дом, и по сей день увидеть его вблизи невероятно трудно и даже невозможно, так как на смену войскам НКВД пришли сотрудники ФСО и заворачивают восвояси всех, кто без пропуска.

В этом доме у Масионжика осталась квартира, и он изредка останавливался в ней во время своих нечастых визитов в город детства. Основное же время своей кипучей жизни он проводил в Москве, откуда изредка летал в Америку и в Израиль проведать детей, которые давно живут в Тель-Авиве и в Бостоне. Детей у Ефима Самойловича трое, и старшие уже совсем взрослые. Лишь его младшая дочь тридцати трех лет от роду проживала под его крылом в Москве.