Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

– Что ты натворила?!

Она повернулась ко мне, и я увидел, что глаза ее горят, точно у кошки, желтым пламенем. Ни капли безумия не было в них, но и не капли человечности.

– Я хочу еще, Ма-арк, – протяжно произнесла она мое имя, – ведь ты мне понравился, а мне нравятся только особенные мужчины. Те, которые бьют зеркала…

…Грузина спасли врачи Первой Градской больницы. А я понял, что салон «Альмеры» – не самое плохое место для занятий сексом. Так мы стали… гм… друзьями.

Мы встречались каждый день. Ей было «забавно», что ее, должно быть, разыскивает милиция, и она нарочно не пряталась, а вела себя в общественных местах и на улице довольно шумно. Впрочем, почти все наши часы мы проводили в берлоге, и свои выходки она с лихвой искупала исключительной ебкостью. Она объяснила мне, что у нее бывает мало свободного времени, и мы станем разговаривать о чем угодно, когда она утолит свою ненасытность в сексе.

– Я знаю, я чувствую, что могу о многом тебя расспросить, могу многое рассказать тебе, но давай оставим это на потом. У нас с тобой еще будет время для разговоров, Марк.

Она любила называть меня по имени, я в шутку звал ее «кровавой Лорой» и понимал, что вот она, моя напарница, кровавая Мэлори из «Прирожденных убийц». Я чувствовал, что вместе мы могли бы совершить массу ужасных поступков, но я также чувствовал, что она пока не доверяет мне, хотя все больше и больше проникается ко мне симпатией. Никогда я не встречал никого, подобного Лоре. В ее маниакальном безумии хотелось раствориться, я считал часы до нашей ежедневной встречи, я обо всем позабыл, словно попал во дворец Снежной королевы. Я проникал в нее повсюду, я оставлял засосы на ее восхитительных холмах, я целовал ее всю, вплоть до пальцев ног, я сосал их во время наших соитий, но лишь одного я не любил. Я не любил иметь с ней дело сзади, потому что костлявая Смерть с отрубленной головой в руке внимательно смотрела на меня и, казалось, чего-то ожидала.

О судьбе несчастного грузина я узнал, позвонив вначале в его кафе, и потом ежедневно справлялся по телефону больничной регистратуры. Он шел на поправку и уже начал понемногу говорить. Лоре я решил не рассказывать об этих звонках, к тому же мы все еще мало разговаривали. Вскоре я заметил, что наши свидания стали длиться немного дольше, и она уже не смотрит на часы так часто. Я спросил, что происходит.

– Папочка разрешил мне гулять дольше, он сказал, что прогулки явно идут мне на пользу, – ответила она, дурачась и имитируя мастурбацию.

– Должно быть, он тебя очень любит, – закинул я пробную удочку и сразу получил богатый улов.

– Он старый ублюдок, который никого не любит, – злобно ответила Лора и убрала наконец руку, которую до этого держала между ног, – он убил моих… – Внезапно она замолчала, и разговорить ее в тот день у меня не получилось, но я понял, что реакция началась и теперь уж я постараюсь, чтобы ничто ее не остановило.

Ее сексуальный пыл понемногу стал иссякать, и я сразу отметил это. Для плоти моей это было сущим спасением, и я перестал наконец пить виагру, запивая ее «Ред Буллом». А что вы думаете? Разве я кролик, чтобы to do it по десять, двенадцать раз и совсем без перерыва? А виагра с энерготоником делает эрекцию постоянной в течение нескольких часов – это настоящий комплекс Приапа, когда действительно не нужно разговаривать, нужно только работать fucker’oм, словно отбойным молотком. И вот однажды, когда мы, совершенно обессилев, лежали на видавшей виды Верещевой софе, я спросил у нее, что есть любовь.

– Ебля, – не задумываясь, ответила она, – ебля, и только она. Больше ничего. Чем скучнее ебля, тем меньше любви.

Я приподнялся на локте и, заглянув ей в глаза, увидел в них лукавство:

– Зачем ты так говоришь? Ведь ты так не думаешь, Лора.

Она вздохнула и перевернулась на живот:

– Конечно, не думаю. Но ведь, если я признаю существование любви как чего-то большего, чем ебля, то я стану говорить о боге потому, что бог и есть любовь, а мне нельзя говорить о боге.

– Это из-за того, что на твоей спине?

– Да, и из-за этого тоже. Знаешь, раньше у меня были сиськи с пирсингом. Такие колечки с маленькими черепами. Потом я их вытащила, они мешали, терлись об одежду, и мне было неприятно. Ты ведь совсем-совсем ничего про меня не знаешь, правда? Ты не знаешь, кем я была в прошлой жизни?

Я притворился пеньком в лесу:

– Ты имеешь в виду какую-нибудь там твою реинкарнацию? Откуда же мне знать об этом?

– Да нет! – она нетерпеливо дернула ногой. – При чем тут… Я имею в виду жизнь до моего возвращения в Москву из этого дома для психов.

– Да я и про дом для психов впервые от тебя слышу, – продолжал лукавить я, параллельно думая, что она, должно быть, «пробивает» меня. С этой дьяволицей нельзя расслабляться – удушит. Я решил сходить ва-банк:

– Помнишь, я как-то говорил тебе, что закончил МГУ в девяносто шестом? У меня неплохая память на лица, и возможно… Мне кажется… Я не уверен, но мне кажется, я видел тебя там. Мы могли там встретиться?

Она как-то устало ответила, что могли бы, и даже наверняка так и было, ведь она тоже училась в те годы в университете на юриста.

– На адвоката дьявола, а стала не его адвокатом, а его невестой, – прошептала она. Я не перебивая слушал, и она продолжила: – Я была патриархом церкви Сатаны в России, мы называли себя «Клуб Нимостор», и нас было ровно сто тридцать семь. Мы жили как одна семья, у нас все было поровну, мы любили друг друга, мы были связаны друг с другом невидимой пуповиной, словно близнецы. А мой папаша эту связь обрезал. Он казнил всех моих братьев, а я испугалась и не осталась с ними во время казни. Я предала их! За это Сатана проклял меня и сделал меня безумной, ведь я – его невеста, ему изменила, понимаешь ты хоть что-нибудь? – И она сердито посмотрела на меня, выискивая в моем лице следы потрясения от ее рассказа, но я был спокоен, тем более что эту историю мне в ярких красках расписал столь мастерский рассказчик, как генерал Петя.

– Понимаю. И теперь ты пытаешься вымолить у него прощение? – с иезуитской участливостью спросил я.

– Нет, – она мотнула головой, и ее черные волосы хлестнули меня по щеке, – он не простит. Никогда не простит. Он хочет, чтобы я мучилась теперь до самой смерти. Хочет, чтобы я покончила с собой, а мне этого не хочется. Я стала почти так же привязана к жизни, как обычная мещанка. Я обмелела, понимаешь? Обмелела и отупела. Я верю в то же, во что я верила, но понимаю, что права на эту веру у меня нет. И это разрывает мне сердце. И я кричу Сатане: «Оставь меня!», но он велик и смеется надо мной с высоты своего недосягаемого величия. Он не оставит меня до тех пор, пока я не приду к нему и не соединюсь в аду со своими братьями. Он будет ждать и мучить. А я дура, конечно, ведь я на что-то надеюсь и даже иногда думаю: не стать ли мне и впрямь мещанкой? А что? Выйти замуж за какого-нибудь менеджера, родить какого-нибудь ребенка… Черт!