Андрей Бондаренко - Гусарские восьмидесятые

На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни, стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше — деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные — пышные, белоснежные шубы.

Хорошо то как!

Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:

Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик:

— Ку-ка — ре — ку — ку!

Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих:

"К чему это — когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз, — громко кричит петух?" И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.

Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.

С Новым Годом, босота! Поздравляю! — Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.

— Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! — причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.

— Понимаете, ребятки, — рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, — Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад, — и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал — всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда. А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча — свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот — забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч — мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали — знаете, значит.

Это точно, работали — знаем.

— Кстати, — говорит Митёк, — Вспомнил, чего к вам пёрся то, — метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует — когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток — тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет — это погани всякой ждать надо, — ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра — крутит, так что, давайте с якоря сниматься.

Снимаемся с якоря, гребём к станции, Жучку по очереди несём.

Попрощались — со слезами, сели в поезд.

В поезде тоскливо — холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции подсаживаются два дембеля, следующие в родные пенаты.

Сперва ведут себя прилично, скромников из себя строят, отличников боевой и политической подготовки. Потом покупают у проводницы водочки, выпивают, и начинается — мат на мате, мат сверху, и мат — помимо.

Встаю, и по-хорошему объясняю — с нами дама, поэтому ругаться матом — нельзя, и, более того, — последствия, они и для дембелей — последствия.

— Ты чё, гнида малолетняя? — Вопрошает тот, что по хилее, — Пик-пик-пик, и ещё — пик-пик-пик. Ты сейчаза у нас узнаешь — что есть дембельская любовь. И — пик-пик-пик.

— Да что вы, братья, — вмешивается Генка Банкин, расшнуровывая рюкзак, — Всё, собственно — путём. Сейчас и презент вам, бравым, организуем шементом.

— Так то лучше, — откликается более здоровый дембель, — Дедушки подарки уважают, глядишь и простят вашу наглость. Пик-пик-пик.

Генка, явно подражая ротмистру Кускову, не торопясь извлекает из рюкзака тяжёленький свёрток, разворачивает тряпицу, извлекает обрез, звонко передёргивает хорошо смазанный затвор.

Через минуту — дембелей и след простыл.

Кусков обрезу был рад несказанно, всё в словах благодарных рассыпался.

А, узнав, что данный предмет нас и в дороге обратной выручил нешуточно, вообще в философский экстаз впал:

— Прав был старикашка Шекспир, — весь мир один сплошной Театр. Но сколько каждому из нас спектаклей отмерено — не дано знать. А когда бенефис будет — тем более. Вот обрез — железяка старая, на первый взгляд — бесполезная полностью. А вот надо же, и в спектаклях жизненных роли важные играет. А нам то, что тогда от жизни этой ждать?

Отнёс ротмистр обрез в "Белую Лошадь", там его торжественно на стену повесили, под каким-то знаменитым персидским седлом.

Захожу я как-то года три назад в "Лошадку" — нет обреза. Стал спрашивать — никто ничего не знает, старый персонал давно уже уволился.

Видно наш друг железный опять в каком-то спектакле задействован, — лишь бы в руках правильных, добрых.

По весне в нашем коллективе состоялась первая свадьба — Толстый Витька женился на Нинке. Мероприятие это долгое — сперва все направляются непосредственно в ЗАГС, где и происходит официальная часть, затем молодые часа на три отправляются кататься, на заранее нанятом такси, по Городу — на Стрелку Василевского острова, к Медному Всаднику, на Марсово Поле, далее — в зависимости от наличия свободного времени — до назначенного часа прибытия в ресторан.

Гости на весь этот период предоставлены сами себе, и убивают его — в соответствии со своими наклонностями и степенью развитости фантазии.

Витька начал нервничать с самого начала процесса — с момента облачения в тесный, абсолютно новый, чёрный костюм.

Всё ему не нравилось, везде жало и топорщилось, зеркало предательски демонстрировало кого-то не того — явно не брутального мачо, хозяина жизни.

— Ну, что ты, Толстый, так переживаешь? Дело то — ерунда, раз-два и готово, — Увещевал Витьку опытный уже в этом деле ротмистр Кусков, — Выпей-ка, брат, Зубровочки — оно и полегчает. И, вообще, классику знать надо:

Витька старшему по званию перечить не решался.

После костюмных мук начались галстучные пытки, которые тоже не обошлись без зубровочного эликсира.

После ЗАГС-а поехали кататься по городу. На Стрелке пили шампанское, а потом и знаменитый коктейль "Северное сияние" — опытный ротмистр и водочки с собой прихватил.