Мартин Эмис - Информация

— Что мне передать моим ребятам? — спросил Терри, вставая.

— Если бы я хотел им что-нибудь передать, знаешь, что я бы сделал?

Верхняя губа Терри выжидательно вздернулась.

— Я бы отправил тебя домой по частям на трех машинах.

Они оба расхохотались. Они хохотали до хрипа. Потом Стив повернулся к Ричарду, и они принялись обсуждать план своих действий.

Полчаса спустя, когда они уже собирались уходить, Ричард сказал:

— Я просто хочу увидеть, как это выглядит. Насилие. Оно может оказаться… не совсем уместным.

— Идет. Он получит оплеуху, а там посмотрим, что делать дальше. Просто подумаем. У него есть влиятельные дружки?

— Есть парочка. — Ричард назвал финансиста Себби.

— Да, этот со связями, — сказал Стив. — У него целая армия охраны.

— Но Гвин-то дуб. Сам он никогда ни за что не догадается.

— Это меня не касается, — сказал Стив. — У вас там свои резоны. И я их уважаю. Мне до них дела нет. Это меня не касается.

Ричард знал, куда клонят с подобными высказываниями. Сейчас он может открыть Стиву Кузенсу какую-то часть правды, а может отвести ему роль наемной прислуги.

— Это связано с вашими… э-э… литературными…

— Нет, нет. — Ричард даже не успел ни о чем подумать, так у него — слишком быстро — вырвались эти слова: — Этот сукин сын трахнул мою жену.

— Кусок дерьма, — сказал Скуззи.

Раздался телефонный звонок — звонила Гэл.

— Извини за задержку, — сказала она. Она сидела за своим письменным столом.

— Ничего, все в порядке, — сказал Ричард. Он тоже сидел за своим письменным столом.

Гэл всегда старалась быть честной со своими клиентами. Поэтому она сказала Ричарду все как есть. В прошлые выходные она, как и обещала, взяла «Без названия» домой. После легкого ужина она, как старомодный литературный агент, в халате и очках для чтения устроилась с романом на кушетке. На середине четвертой страницы она вдруг почувствовала острую мигрень — раньше мигрени ее никогда не мучили и вообще голова не болела. Она бросилась в ванную и стала рыться в шкафчике для лекарств. У нее до сих пор на лбу синяк — это она въехала лбом в зеркало. В ту ночь она спала нормально и встала рано. Но на седьмой странице мигрень вернулась снова.

— Какая жалость, — сказал Ричард.

— Боюсь, что твой роман не укладывается в мой график, — Гэл имела в виду семейную сагу на семистах страницах, написанную экспертом по похудению, — ее надо было прочесть и пристроить к концу недели. — Я передам рукопись Крессиде, моей ассистентке. Она умная до чертиков. Ты не волнуйся. Я отзвонюсь тебе дней через пять.

Между кнопками, скрепками и неопубликованными романами на столе Ричарда стоял графин с водой из-под крана — прокипяченной и охлажденной (Джина показала Ричарду, как это сделать). Это был его новый метод оздоровления организма: теперь Ричард все время пил воду, но не вместо бодрящего кофе, встряхивающего виски и расслабляющего пива, а в дополнение к ним. Потребление большого количества воды помогало ему бороться с обезвоживанием организма. Пить много воды ничего не стоило. И вреда от этого не было.

Отодвинув графин, Ричард сел на стол и обхватил голову руками.

Полночь, оранжевый фургон припаркован на углу Рокс-холл-Парейд.

За баранкой — Тринадцатый. Он один, если не считать Джиро, который спит на своей клетчатой подстилке и вздрагивает во сне, мучимый кошмаром. На лице Тринадцатого характерное возмущенное выражение — свидетельство еще одного недавнего визита в городской суд. Его обвинили в нарушении общественного порядка. На Лэдброук-Гроув. В субботу вечером. Просто смех, да и только: они просто позабавились с молочными бутылками. С пустыми молочными бутылками. Нет, вы слыхали? Нарушение общественного порядка? На Лэдброук-Гроув? В субботу вечером? Какой там, на хрен, порядок?

Качая головой, Тринадцатый посмотрел на дверь с номером. Там, за дверью, был Стив — он обговаривал с Дарко и Белладонной, что им делать дальше.

Эта фраза обращает на себя внимание своей странной эмоциональной нагрузкой: «Хороший мальчик и плохой мальчик пошли в лес».

— Ладно, — сказал Ричард.

Он был в халате и еще не завтракал: маленькая кучка ядерных отходов. Было восемь утра. На кухне, через коридор, Джина и Мариус ели кашу. А Ричард чувствовал себя шахтером после ночной смены — с серым лицом, если не считать поблескивающих капелек холодного пота.

— Ладно. Какое у нас первое слово?

Наморщив лобик, Марко смотрел на страницу.

— Ладно. Какая у нас первая буква?

— …Кэ, — сказал Марко.

— Подумай.

— Хэ.

— Хорошо. Дальше.

— …О.

— Хорошо.

— …Тэ.

— Подумай.

— …Шэ.

— Хорошо.

— …И.

— Да.

— Й.

— Хорошо. И что получается? — Ричард подождал. — Что же получается? — Ричард подождал еще немного. Наконец ему надоело ждать, и он сказал: — Хо-ро-ший.

Теперь они оба в упор смотрели на неприступную твердыню второго слова.

— Мэ, — произнес Марко. — А, — сказал он немного погодя. И еще немного погодя: — Лэ.

— Ну, Марко?

— Ы, — сказал Марко.

— Нет. Подумай.

— Ль.

— Хорошо.

— Чэ.

— Да.

— И.

— Дальше.

— Кэ.

— Молодец. А теперь прочитай все слово.

— Ма-лы-чик.

— О боже, — сказал Ричард.

На самом деле в эту минуту он думал о том, как малыш вообще может сидеть у него на коленях. Неужели он не слышит того бессвязного блюза, который без конца крутится в голове у отца? Как случалось и прежде, Марко, в своей шелковой пижамке сидящий у него на коленях, его невинное ерзанье вызвали у Ричарда эрекцию. Раньше это его тревожило и поражало, как что-то, о чем лучше помалкивать. Но опять же, он был в достаточной степени художником, чтобы верить в общечеловечность своих реакций. Он расспрашивал других папаш и выяснил, что с ними случалось то же самое. Это было всеобщим — универсальным. И все же это казалось извращенным по своей сути. Особенно если подумать обо всех прочих случаях, когда мысленно молишь об эрекции, но все бесполезно. А сейчас она была совсем не нужна. Напротив, она была нежелательна.

Они кое-как одолели «плохой» (пло-кой, пло-ной), снова составили «мальчик», потом с трудом сложили «пошли» (пожли, помли) и наконец добрели до предлога «в». В следующее слово Марко вглядывался минуты полторы. За это время Ричард успел выбраться из-под него. Ладно: бог с ним, с этим «лесом». Леса… они у Данте, Спенсера, Вергилия и Мильтона символизировали жизненные соблазны. Хороший мальчик и плохой мальчик отправились в лес. Заколдованные поляны в мрачных чащобах, здесь есть места, где легко сбиться с пути, или места, где колдовские чары развеиваются, — в любом случае, это места, где ты должен пройти испытание. Ричард подумал, случалось ли Гвину в ходе его экспериментов по впаданию в детство читать так, как читает Марко: по одной букве за двадцать секунд. Как удалось Гвину развить в себе эту привычку? Возможно, автоматически, возможно, у его придури были перерывы на обед. А может, он просто думал, что это хорошо для его имиджа. Он мог притворяться ради журналистов, которые покорно и с восхищением описывали этот феномен. Вот Гвин замолкает на середине фразы, берет из вазы апельсин и задумчиво разглядывает его. А вот, выйдя из ресторана, он вдруг замедляет шаг, словно пригвожденный к месту, около витрины магазина игрушек. И это невозможно проделать еще раз, потому что номер с апельсином выдумал какой-то шпион, а магазин игрушек — это вовсе не чудесный храм, а поле битвы финансовых аналитиков и специалистов по маркетингу… Неожиданно Гвин уехал в десятидневную поездку по Италии, где, как он уведомил Ричарда, второе издание «Амелиора» «вызвало живой отклик». Единственной положительной динамикой в делах Ричарда можно было считать то, что ему удалось заказать, получить и должным образом препроводить в печать положительную рецензию на «Парное свидание» Люси Кабретти — критика-феминистки из Вашингтона.