Мартин Эмис - Информация

Так или иначе, жертва проезжает мимо, чувствуя себя относительно счастливой, и, разумеется, неизмеримо более счастливой, чем через минуту-другую. Эти мгновения в ретроспективе покажутся жертве золотым веком. Итак, все верно: жертва и в ус себе не дует, забыв обо всех заботах. Но очень скоро Агнес Траунс заставит ее собраться, да еще как. Многие годы спустя этот человек будет вспоминать тот краткий временной промежуток, когда он в последний раз смог по-настоящему сконцентрироваться.

Итак, все верно: человек спокойно едет мимо. Быть может, насвистывает. А может, слушает музыку, а поскольку он за рулем, часть его мыслей подключена к городу. Он доезжает до конца боковой улицы и притормаживает у светофора перед въездом на главную дорогу. Вечер. Закат перемазал крыши запекшейся кровью. Нет, уже успело стемнеть и надвигается ночь. Перед ним на красный свет светофора останавливается «моррис-майнор» — самая безобидная из машин, с деревянным кузовом. Красный свет предупреждающе пульсирует, как артерия; вот зажигается желтый, потом зеленый. «Моррис-майнор» сдает назад и въезжает задницей в машину жертвы.

Миссис Агнес Траунс, шестидесятивосьмилетняя вдова, в маленькой старушечьей шляпке и сером с белым шарфике (милый штрих), взволнованно выбирается из своей машины и смотрит на жертву кроткими, умоляющими глазами. Жертва тоже выходит из машины. Итак, полдела сделано. Но вы даже представить себе не можете, какими раздражительными, какими глухими к доводам рассудка бывают люди в подобных обстоятельствах. «Боже! Боже мой! Прошу вас, не волнуйтесь!» Еще чего — дудки! Скорее уж: «Чего ты тут разъездилась, старая корова!» А это-то Агнес Траунс как раз на руку. Потому что тогда парочка крупногабаритных молодых людей, лежавших на заднем сиденье «морриса», неожиданно появляется перед жертвой крупным планом: «Ты что, сука, стукнул мою мамочку?» Или, в порядке творческого разнообразия: «Ты что, сука, стукнул мою бабулю?» — и так далее. «Ты еще и материшься, пидор долбаный!» Или: «Ты обозвал мою бабулю старой коровой!» Агнес Траунс забирается в свой деревянный «моррис» и уезжает. А череп жертвы тем временем бьется и трещит, зажатый между рамой и дверцей его машины. Ну, погорячились водилы — сами знаете, как люди переживают из-за своих тачек.

Другой старой леди, проживающей на Кэлчок-стрит, было семьдесят два, весила она сто пятьдесят кило и доставляла по телефону маленькие сексуальные радости. Звали ее Маргарет Лим. Голос у нее был с хрипотцой, словно простуженный, но вместе с тем мелодичный, почти девический, несмотря на ее грузную комплекцию. Песнь сирены Маргарет Лим могла выманить из сырых гостиничных комнат в темную ночь бетонноголовых бизнесменов. Эта эпопея бесконечных жировых складок лежала на диване, решала кроссворды и говорила непристойности. А мужчины на другом конце провода дрожали и извивались под ее сладкозвучный напев.

С какой из этих двух старых леди вы предпочли бы встретиться темной ночью?

А теперь — о грустном, об очень грустном.

Наше Солнце умрет до срока, в расцвете сил, жизнь его прервется в возрасте пятидесяти трех лет! На память невольно приходят слова некрологов: «После долгой борьбы…», «Блестящая карьера…», «Тяжелая утрата…», «Жизнь без него уже не будет такой…»

Однако посмотрим на вещи со светлой стороны (кстати, говорят, что Сатана, навестивший Солнце, нашел, что оно «чересчур светлое»): говоря о смерти Солнца, мы имеем в виду не земные, а солнечные годы. Солнечный год — это время, которое требуется Солнцу, чтобы пройти по своей орбите вокруг Млечного Пути. А это довольно долгая история. К примеру, всего лишь одну солнечную неделю назад человек, неуверенно ступая, вышел из африканских джунглей. Травоядный, двуногий, прямоходящий, но ни в коем случае не разумный. Четыре солнечных месяца назад на Земле господствовали динозавры. Одну солнечную минуту назад мы жили в эпоху Возрождения. Совсем недавно Солнце отпраздновало свою двадцатипятилетнюю годовщину, и оно будет с нами еще долгие солнечные годы.

Но Солнце не хочет стариться. В соответствии с предсказаниями (да и мы сами видим подтверждения этому каждый день) предзнаменованием великого упадка служит растущая гиперманиакальная активность (поглядите в окно на бегунов, звонко шлепающих по лужам), яростные попытки удержать некогда безграничные, но ныне слабеющие силы. Обреченный деспот не хочет ничего оставлять после себя: поэтому его политика — это политика выжженной земли.

Сначала мы ощутим дуновение солнечного ветра. Человеку не дано даже представить себе силу солнечного ветра. Но для начала можем вообразить чудовищный ураган, несущий, как пылинки, грузовики, дома и боевые корабли.

На протяжении своей жизни в главной последовательности Солнце ни разу не обвиняли в том, что оно маленькое или холодное. Всякий знает, что Солнце большое и горячее. Быть большим и горячим — в этом всегда была его сила. Поэтому теперь оно становится еще больше и еще горячее. Оно покидает главную последовательность. Желтый карлик превращается в красного гиганта.

На эту стадию Солнцу отпущено около восемнадцати (солнечных) месяцев, самое большее — два года. В смертоносной ярости Хронос пожирает своих детей. А потом он отступает, съеживается, сворачивается и умирает, белый карлик, как все мертвые вещи, ожесточенный, погребенный и всеми забытый.

Диаметр Вселенной — тридцать миллиардов световых лет, и, по-видимому, каждый сантиметр ее губителен для нас. Такова позиция Вселенной по отношению к человеческой жизни.

«Уважаемые господа, работа над „Историей прогрессирующего унижения“ стремительно подвигается вперед». «Прошу вас, не беспокойтесь. Дорогой Дентон уже закончил школу „Рептон“ и поступил в университет Голдсмита. Жил он не очень долго, так что конец уже не за горами». «Джентльмены, умоляю вас не волноваться! Снега и кобальтовая синь Сибири с каждым днем становятся все ближе». На письменном столе Ричарда, больше похожем на стог (вряд ли бы он смог найти на нем иголку), среди горы планов, замыслов и отписок, между пепельницей, кофейными чашками, засохшими фломастерами и пустыми стэплерами лежали нетленные останки других его книг: книг, о которых Ричард не рассказывал Гэл Апланальп; книг заказанных, но не законченных или даже не начатых. К ним относились: критическая биография Ласселла Аберкомби; книга о литературных салонах; книга о гомосексуализме в английской литературе начала двадцатого века, строившаяся вокруг фигуры Уилфрида Оуэна; исследование правил этикета в художественной литературе; часть книги о пейзаже (эта часть предположительно должна была содержать размышления Ричарда на 25 000 слов о «Саде» Эндрю Марвелла); а также критическая биография Шекерли Мармиона… А вот в Сибирь Ричард ехать определенно не собирался.