Борис Минаев - Мужской день

– Слушай, – краснея, спросил Колупаев. – А если оно попадет не в те руки?

– Теперь, – сказал я, – они будут думать! Переживать! А потом раскроются! Не могут они не раскрыться! Следи за всеми! Смотри вокруг внимательно!

Ответный ход «Секретной почты» был очень прост.

Когда я вышел в назначенное время – я просто закачался от злости.

Записки, прижатые камешками, виднелись по всему двору!

Их было пять... семь... нет, восемь! Я стал лихорадочно собирать их. Потом мне пришлось показывать Колупаеву их местоположение.

«Идиоты» – возле котельной, где был секрет.

«Психи» – на теннисном столе.

«Болваны» – в беседке.

«Кто вам поверит?» – на бордюре, рядом со стадионом.

«Не смешите нас!» – просто рядом с подъездом, возле лавочки.

«Вы нам надоели» – не помню где.

И еще две, содержания которых я просто не помню.

– Ну и где твой план? – сурово спросил меня Колупаев. – Почему никто не назначает тебе свидания? Почему никто не шлет тебе воздушных поцелуйчиков?

– Спокойно, шеф! – сказал я. – Клиент должен дозреть! Мы решили ответить тем же. Я написал двенадцать записок.

В отличие от наших противников, мы решили не ломать голову над содержанием и сделать его идентичным, то есть одинаковым.

Вот что там было написано довольно крупными буквами:

«СЕКРЕТНАЯ ПОЧТА! АЙ ЛАВ Ю!»

Когда я уже засовывал эти записки в карман (Колупаев отвечал за камешки), в прихожую вдруг вышла мама. Она посмотрела на меня как-то странно и вдруг сказала:

– Ну вы уже всех замучили с этими записками! Не позорься, Лева! Неужели вы не можете догадаться! Все уже знают, кроме вас! Замусорили весь двор вашей любовной перепиской! Каждую субботу нас с отцом будишь ни свет ни заря. Прямо смешно. Два Ромео недоделанных и одна Джульетта сопливая. Отстаньте вы от нее, и она от вас отстанет. Впрочем, как хочешь. Ты уже взрослый и так далее...

– Мама! – заорал я. – Ты знаешь? Кто она? И почему одна? Их же две!

– Да одна, одна! – сказала мама. – Просто хитрая девчонка. Неужели не можешь догадаться? Вот балда! Ну кто может додуматься до таких глупостей? Ну!..

Я сел на калошницу и закрыл голову руками от стыда. Я все равно не мог догадаться!

Затем быстро вышел на улицу. Там уже стоял Колупаев.

– Ну что, написал? – быстро спросил он меня.

Я пожал плечами.

В солнечном свете на нас тихо и мягко планировал бумажный голубь. Мы подняли головы.

На балконе стояла Танька Нудель и делала нам книксен.

На крыле у голубя было только три слова:

«СЕКРЕТНАЯ ПОЧТА РАССЕКРЕЧЕНА».

Я почти что плакал.

Колупаев долго не мог поверить в то, что Танька придумала и осуществила всю эту операцию одна.

И добилась своего! Я признался ей в любви! Сам! Своей рукой! И только благодаря маме не успел рассыпать это признание, как листовки, по всей округе.

Почему Танька Нудель хотела именно этого (и этого ли она хотела) – до сих пор осталось для меня тайной. Как и вообще женская душа. Любая. Но именно женская.

Остальные детали вполне сходились. Танька очень рано, часов в восемь или в полвосьмого, уезжала по выходным в музыкальную школу, за тридевять земель, на «Полежаевскую». В этот мертвый час ей было совершенно несложно оставить на наших обычных маршрутах любое количество записок. Из-за музыкалки она вечно сидела дома и пилила гаммы. Танька терпеть не могла нас, отвратительных людей, которые целыми днями просиживали во дворе, куда ее вообще никогда не выпускали родители.

Впрочем, конец у этой истории был не таким веселым, как ее начало.

Колупаев все-таки выследил Таньку и расстрелял твердыми жеваными катышами-пульками. Из полой трубки, древнего оружия аборигенов Африки и Австралии.

Она бежала, закрыв голову портфелем и скрипкой, и плакала. А потом споткнулась около подъезда и больно упала.

Но эта месть не принесла лично мне никакого удовлетворения.

Стоял этот пьяный магазин напротив Краснопресненского универмага. Там, где теперь «Макдональдс».

Когда-то в магазине этом продавали, я помню, даже живую рыбу. Ну, не совсем живую, конечно, скажем так, свежую. Ее специальным сачком вылавливали из мраморной ванны с мутной водой. И плюхали прямо на железные весы. Продавец с отвращением держал эту рыбу старыми перчатками.

Я этого видеть не мог и отворачивался.

Кроме того, здесь же рубили мясо. Этого я тоже видеть не мог и тоже отворачивался. Помню, что на специальном разделочном месте (типа плахи, на которой рубят головы) всегда валялись красные мясные крошки.

И был воткнут топор невероятной величины.

Но самым лучшим в пьяном магазине считался не мясной, не рыбный, не бакалейный и не молочный, а вино-водочный отдел.

От этого магазин, видимо, и получил в народе свое название.

Честно говоря, мне этот отдел тоже очень нравился. Всю здешнюю продукцию я всегда рассматривал с огромным интересом.

И вот что там продавалось.

Темно-зеленые поллитровые бутылки с минеральной водой – «Ессентуки» и «Боржоми». Простые водочные бутылки

с яркими веселыми этикетками. Скромные и дорогие коньячные бутылки – коричневые, с золотистыми звездочками. Больше всего мне нравились бутылки с красным вином. Темно-зеленые. Особенно «Саперави» – низкие и пузатые емкости. Все вино было разного цвета – розовое, алое, темно-коричневое, кровавое.

Пластиковых бутылок тогда еще не было совсем.

Люди подолгу стояли с авоськами, наполненными пустой стеклянной тарой. Очередь довольно громко позвякивала и тихо переговаривалась. Было душно.

Моя мама терпеть не могла эту вино-водочную очередь.

Она стояла здесь только по крайней необходимости с напряженным выражением лица.

И я ее понимал.

В этой очереди всегда были очень сильные запахи. Иногда – очень сильные выражения, от которых я мучительно краснел.

Тогда мама принималась отчитывать кого-то чуть дрожащим от гнева голосом. А меня отсылала постоять на улице или возле кондитерского отдела.

Происходило это так:

– Ну как вам не стыдно? – говорила мама. – Тут же дети!

Пьяницы, как правило, несколько тушевались, но самые напористые сразу начинали давать отпор:

– А что дети! Что дети! – кричали они, распихивая всех скромно тушующихся локтями. – Что ж теперь, и слова сказать нельзя? Уже и тут слова сказать нельзя? Думаете, ваши

дети таких слов не знают? Тогда нечего их сюда приводить! Будет она здесь свои порядки устанавливать!

Мама бледнела – но держалась твердо.

– Вы на меня не кричите! – твердо говорила мама. – Хотите, чтоб я милицию вызвала?

Очередь нехорошо затихала и начинала глядеть на маму очень враждебно. Начинался сильный ропот, гневные выкрики, и какой-нибудь самый нервный пьяница уже пробирался поближе, чтобы высказать самое наболевшее, – как вдруг продавщица из-за прилавка перекрывала этот ропот и нервный шум страшным зычным голосом: