Борис Минаев - Мужской день

Потом папа повернулся ко мне и сказал:

– Не помнит он. Всякую ерунду помнит, а это не помнит. Вот балда.

– Спасибо, пап, – сказал я. Честно говоря, мне было немного перед ним стыдно. – Извини за это... за беспокойство. Только ты еще кому-нибудь позвони. А? Так, на всякий случай.

– Слушай, ну зачем тебе это надо? – взорвалась мама. – Объясни.

– Он не может объяснить. Надо и все, – грустно сказал папа. – У меня тоже так было, но уже давно. Сейчас. Попробую еще позвонить.

Он набрал какой-то номер и сказал в трубку:

– Михал Иваныча можно? Михал Иваныч, это Левин. Да нет, ничего не случилось. Михал Иваныч, вы когда-то мне говорили, что в артиллерии служили... Нет? Извините. Я просто хотел узнать.... Вы не знаете, что остается от салюта? Зачем? Да вот, говорят, у нас пушки в сквере будут ставить, на 7 ноября. Общественность волнуется, как бы дом не загорелся. Соседи, в смысле. Ну, там заряды всякие начнут падать. Нет? Не в курсе? Ну извините... Пока. До завтра. Вернее, да, до послезавтра.

– Человек на больничном, – виновато сказал папа. – А я его с салютом дергаю. Знаешь, как неприятно, когда начальник домой звонит? Микроинфаркт можно получить. Извини, Лева, – взмолился он, – я больше не знаю, кому еще звонить. Просто башка уже не варит. Я и так целый день на телефоне вишу. Да еще вопрос такой... сложный. Так сразу и не сообразишь. Пусть мама теперь попробует.

Папа прилег на диван и положил локоть под голову.

– Да! – саркастически сказала мама. – Мама у вас по всем вопросам специалист. По всем отраслям знаний, так сказать. А я вот думаю, что военное дело – это чисто мужская специальность. Эх вы... артиллеристы.

Мама села к телефону, открыла записную книжку и стала листать.

– Так! – сказала она. – Вот кто все расскажет про салют.

У меня даже замерло сердце от хорошего предчувствия.

– Константин Иваныч? – спросила мама ласковым и звонким голосом. – Да, это я. Собственной персоной. Как вы себя чувствуете? Да? – мама звонко засмеялась и стала что-то слушать.

Слушала довольно долго, а потом дождалась, когда можно будет сказать, и сказала:

– Константин Иваныч, а я к вам за консультацией. Нет, это не к защите. Нет, не по профессии. Просто так... один вопрос. У нас пушки для салюта будут ставить, к 7 ноября. Совсем близко от дома. Вообще в двух шагах. А кому жаловаться? Да вы что. Разве можно жаловаться на такие вещи? Это же в честь праздника. Как какого? Константин Иваныч, ну вообще, вы такие вещи говорите. Да. Ну конечно. Никто не собирается жаловаться, что вы. Все даже довольны. Но есть такое подозрение, что после салюта что-то остается... что-то там падает на землю. Вы случайно не знаете? Вдруг когда-нибудь сталкивались с этим вопросом... Во время войны, или после. Нет? Ну, жаль. Дети спрашивают, да и соседи, – мама вдруг густо покраснела. – Короче говоря, все спрашивают, что остается от салюта и не хлопнет ли оно кого-нибудь по башке. Короче говоря, вы не знаете, и спасибо вам большое. Ничего страшного. Пока.

Мама повесила трубку, подошла к окну и сказала:

– По-моему, это какой-то бред. Все, чем мы тут занимаемся. Не хочу я никому врать. Никто, кроме нас, во всем мире не интересуется этим салютом. По-моему.

Я ушел в свою комнату.

Из моего окна сквер не было видно. Его было видно, только если выйти на балкон.

– Лева, иди-ка сюда! – громко позвала меня мама.

Я вышел опять в большую комнату и демонстративно встал посередине. Не очень-то хотелось мне с ними разговаривать. Тоже мне, специалисты узкого профиля.

– Скажи, а что вы собираетесь делать... ну, вот с этим, что якобы остается от салюта? Вы собираетесь его взрывать? Бросать в костер? Да? – спросила мама. – Но ты же знаешь, что я не разрешу тебе во всем этом участвовать.

– Нет, мы не собираемся, – устало и уныло ответил я.

– Тогда зачем? – опять спросила мама, с нажимом.

– Мам, ну как тебе объяснить. Ну я не знаю... Просто мы будем ходить с фонариками и искать, осталось ли что-то от салюта. Вечером, в темноте.

– А потом? Потом? – спросила мама. – Взрывы будете устраивать? А если кто-то получит увечье, кто будет отвечать? Кто будет нести ответственность?

– Вообще-то, все, что горит, должно сгорать уже в воздухе. Не станут, по идее, ставить пушки в центре города, чтобы что-то еще несгоревшее падало на землю, – солидно сказал папа.

– Это по идее! По идее – да! По идее ничего не должно оставаться! – горячо сказала мама. – Но у нас же все будет как всегда! Что-то сгорит, что-то не сгорит. Придут эти... с фонариками, соберут. А потом что? Я запрещаю тебе этим заниматься, ясно? Забудь про эту вашу идею! – сказала мама и дала понять всем видом, что разговор окончен.

– Нет, мама, – сказал я. – Я не могу забыть про эту нашу идею.

– Но почему? – закричала мама.

– Не могу, и все. Потому что мы договорились.

– Марин! Я тебя прошу! – сказал папа. – Судя по всему, ничего там от этого салюта не остается. Или так... остается, но ерунда всякая. Не о чем беспокоиться.

– Я беспокоюсь, – со слезами на глазах сказала мама, – о том, что будет с твоим сыном. Если он сейчас уже такой упрямый балбес, то что нас ждет дальше? Но, по всей видимости, тебе эти мелочи неинтересны. Так сказать, детали нашего быта.

Папа вздохнул и повернулся лицом к стене.

– Иди спать! – вздохнула мама. – Но сначала принеси мне воды.

Я принес воды, и мама успокоилась.

– Ладно, – вздохнула она. – Делай что хочешь. Только ничего не взрывай, пожалуйста, ладно?

И поцеловала меня в щеку.

Перед сном я лежал и думал. Я представлял, как весь наш двор – душистые палисадники под окнами, битумную крышу трансформаторной и железную крышу котельной, низкий кирпичный гараж отца Сереги-маленького, теннисный стол на кривых ногах, наши молодые саженцы, врытые в сухую землю – все это знакомое наизусть пространство – засыпают разноцветные салютные заряды. Они шипят в темноте, и мы, обжигаясь, поднимаем их с земли и передаем друг другу.

Но пушки не привезли. Ни завтра, ни послезавтра. Хромой во двор не выходил.

– Будет отвечать за свои слова, инвалид фигов, – сказал Колупаев.

Пушки привезли только утром седьмого ноября. Но мы узнали об этом слишком поздно. Уже в наступивших сумерках мы отправились на них смотреть. В кустах, возле памятника рабочему с булыжником, стояло что-то аккуратно закрытое военным брезентом.

Мы хотели подойти, но нас остановил офицер в плащ-палатке. Шел дождь, и фуражка смешно топорщилась у него под капюшоном. Рядом с офицером в этих же кустах стояли два солдатика и курили.

– Куда? – коротко спросил офицер.

– Можно мы на пушки посмотрим? – спросил я.

– Идите отсюда. Быстро, – сурово сказал офицер.

– Товарищ офицер! – захныкал я. – Можно мы чуть-чуть постоим, посмотрим на пушки?