Борис Минаев - Мужской день

– Это почему они будут смеяться? – не понял я.

– По кочану! – обиделся папа. – Еще вопросы есть?

– Да, – сказал я. – Почему ты согласился со мной сюда прийти?

– Потому что ты очень этого хотел, – просто и не раздумывая ответил папа. – Но, по всей видимости, твои ожидания не оправдались. Так, впрочем, и должно было быть. Ну что, пойдем?

Мы долго шли из парка в полном молчании.

– Понимаешь, – вдруг сказал папа, – если человек к чему-то привык, от этого уже невозможно избавиться. Я там пять ночей не спал, в этом Серпухове. Думал, что с ума сойду. Бродил всю ночь по коридору общежития. Там страшно было. Пьяные орали, девки всякие. А я же домашний ребенок. Привык, что за стеной родители. Ну вот. А утром на работу. Голова раскалывается. В цеху шумно. Станки ткацкие. И на шестую ночь я накрыл голову подушкой. И сразу заснул. Понятно?

– Так бы сразу и сказал. А то Серпухов, Серпухов... Откуда я знаю? Какой-то город... – промямлил я недовольно.

Мы еще немного прошли молча.

– А эту гирю я купил, еще когда в институте учился. Когда гимнастикой стал заниматься. У меня второй разряд был, между прочим. Я мог делать стойку на брусьях. Ну, обычный пистолет. Или прыжок соскоком. Знаешь, что это такое?

– Нет, – хмуро ответил я.

– Ладно. Уже пришли, – сказал папа.

Я остановился. В небе появились первые темные облака.

– Скоро стемнеет, – сказал папа. – А мы еще не завтракали. Один кусочек шашлыка не в счет. Ты как считаешь?

Действительно, в некоторых домах уже зажглись окна.

Я прижался щекой к папиному пальто. Оно было шершавое и пахло морозом. Мне почему-то не хотелось его отпускать.

– Ну ладно, ладно, – сказал он. – Я же не ухожу.

Дома папа для начала побрился.

Вернее, для начала он разобрал электробритву «Харьков» на несколько частей. Каждую часть тщательно продул и почистил щеточкой.

А только потом начал бриться.

Теперь я понял, почему папа сегодня был какой-то незнакомый. Он был просто небритый!

И от этого выглядел немного грубоватым.

Теперь он тщательно водил электробритвой «Харьков» по красной шее, смешно надувал щеки и напевал какую-то песню.

Потом он взял в руку немного одеколона и долго хлопал себя по выбритой физиономии.

А мы с мамой смотрели на него и смеялись.

Потом папа вышел на балкон в одной майке и начал поднимать гирю.

Он поднимал ее одной рукой на фоне неба.

Мама накинула пальто и тоже выскочила на балкон. Она пыталась отобрать у него гирю.

За балконной дверью раздавались их веселые голоса.

Наконец, папа устал отбиваться. И вообще устал.

Для полноты картины он еще сделал стойку на руках и наконец заявил:

– Где завтрак? На дворе темно уже!

И верно, на улице стало совсем темно.

– Завтра на работу, – грустно сказал папа и пошел на кухню. И я вместе с ним.

Мама сказала:

– Сима, а к Куниным мы идем или нет? Я что-то не пойму.

Папа вытер рот салфеткой и сказал:

– А как же. Новый год, он как бы раз в году. Только знаешь, сначала я немного посплю.

Я доел праздничный салат и отправился в большую комнату.

Папа спал, накрыв голову подушкой.

Мама сидела на стуле и смотрела на него.

Я сел рядом с ней и тоже стал смотреть.

К Куниным в тот день мы так и не пошли.

Однажды кто-то сказал, что в нашем сквере на улице Трехгорный вал будут ставить пушки для салюта.

Эту новость принес Хромой. Обычно он ходил медленно, а в этот раз почти летел, торопливо волоча свой огромный черный ботинок.

– К седьмому ноября будут для салюта пушки ставить. Я точно узнал, – сказал он и уставился на меня.

– Ну, молодец, что узнал, – сказал я спокойно, чтобы не обижать Хромого. – Теперь что мы должны делать? Плясать?

Хромой обиженно отвернулся.

– Мама! – крикнул я с порога. – От салюта что-нибудь вообще остается?

– В каком смысле? – спросила мама и подняла голову от тетрадок.

– Ну в каком-каком... Когда заряды, когда салют... Понимаешь ты или нет? От них что-нибудь остается?

– Ну... да, – очень неуверенно сказала мама. – Конечно. Должно оставаться. Эти, как их... гильзы. Железные и пустые.

– Эх ты! – с вызовом сказал я. – А еще в аспирантуру собралась поступать! Диссертацию защищать по каким-то там... искусственным волокнам! Гильзы же на земле остаются! А стреляют зарядами! Неужели ты даже этого не знаешь?

– У папы спроси! – сказала мама, внимательно посмотрев на меня, и опять углубилась в свои тетрадки.

Дома у меня была книжка про оружие. Это была самая лучшая книжка в моей библиотеке, правда, обложка давно оторвалась и потерялась безвозвратно. Поэтому авторов я не помню. В ней были такие главы: про арбалеты, про гладкоствольные мушкеты, про наганы, про винтовку Мосина образца 1895 года, про автомат Калашникова, про автоматические карабины. В ней были разные потрясающие рисунки. Но в ней ни слова не было про салюты.

Я внимательно на всякий случай пролистал книжку три раза (хотя и так знал ее почти наизусть) и стал ждать папу с работы.

Когда пришел с работы папа, он тоже не смог ответить – что остается от салюта?

– Пшик остается! – насмешливо и коротко сказал он и пошел ужинать.

– Сам ты пшик! – закричал я. – Ну и иди, ешь свою жареную колбасу! Жареный колбасник!

– Лева, ты что, рехнулся совсем? – испугалась мама. – Что с тобой вообще происходит? Может, ты болен?

– Я-то здоров! Со мной-то все в порядке! А он, кроме колбасы, ничего знать не хочет! – продолжал неистовствовать я.

– Так! – сказал папа и крепкой рукой усадил меня на стул напротив себя. – Ну-ка успокойся.

Я долго молчал и быстро ел жареную колбасу, которую незаметно поставила передо мною мама. Я ел не потому, что был голоден, а так, чтобы чуть-чуть успокоиться.

– Почему вы ничего не знаете? – чуть-чуть успокоившись, спросил я. – Мама вот пишет диссертацию. Ты вообще директор фабрики. Кто-нибудь из вас может узнать, остается что-то от салюта или нет?

Родители переглянулись.

– Что случилось-то, можешь наконец объяснить? – сердито сказала мама.

Папа молча пошел звонить.

Сначала он позвонил дяде Мише Менделевичу, своему однокласснику.

– Миш! – сказал он. – Это я, привет... Ну ты как? Я вообще-то нормально. Да ничего не случилось. Слушай, а ты не помнишь случайно, когда в сорок девятом, не то в сорок седьмом у нас на Самотеке пушки для салюта ставили... Да-да, еще твоя бабушка оглохла потом на три дня... Да-да, мы ходили тогда с Танькой и с Людмилой Ивановой... Слушай, к чему эти подробности? Разговор идет не об этом. Я вот хочу тебя спросить, ты не помнишь, что потом от этих выстрелов... Ну да. Что остается потом? Какие-то там штуки на земле валялись. Даже говорили, какой-то дом вроде загорелся случайно... Не помнишь? Ничего не помнишь? Да, давно это было. Жаль. Очень жаль. Зачем мне? Да, честно говоря, не знаю, так, ерунда всякая... Ну... Левка пристал. Очень хочет знать, что остается от салюта. Ну все, пока. Пока, не буду отрывать.