Алексей Саморядов - Праздник саранчи

— С врачом вам ясно… — говорил Егор. — Далее, пусть он сделает, как я говорил, признание. Будет доследствие, ему пересмотрят статью, может, набавят несколько месяцев, но по этой статье, со справкой, он попадет под амнистию, и там другая категория на поселение. Я потом объясню, как сделать нужный район…

Андрей снова выпил, и Егор, не глядя, снова налил ему рюмку.

Проводив цыган, Егор вернулся:

— Итак, я к вашим услугам.

— А что у них за дело, если не секрет?

— Чепуха, младший сын с товарищами магазин взяли и там же за удачу выпили. И так, сердечные, выпили, что уйти уже не смогли. Просто я с отцом дружу, защищал его когда-то.

— Нелепое дело.

— Послушаем ваше. — Егор налил еще рюмки.

Андрей, посидел, собираясь. Что-то не нравилось ему:

— Девушка, восемнадцати лет, связана с бандой, медсестра, доставала морфий, банда промышляла наркотиками и грабежом. Убили человека.

— И как убили? — живо откликнулся Егор.

— Зарубили. То есть милиционера разрубили и за Уралом зарыли. — Андрей волновался все больше и от этого раздражался на себя. — Девушка в убийстве не участвовала. Получила семь лет, надо ей помочь.

— Простите, мне Володя сказал, что вы сценарист?

— Да, конечно, — Андрей улыбнулся. — Мне по сюжету нужно точно знать, как в этом случае можно эту девушку освободить.

Адвокат откинулся, с удовольствием закурил:

— Андрей, вы извините, не по профессии, а как зритель. Я только и слышу наркотики, рэкет, убийства В Америке, в Италии, теперь у нас целая волна фильмов. Проституция… А знаете, хочется посмотреть что-нибудь светлое, про любовь, например…

Андрей сидел, тихо раскачиваясь.

— Извините, — адвокат выпрямился, — наркотики, во-первых, соучастие, во-вторых, я понимаю, понимаю, но формально идут эти статьи, и если вы хотите сделать историю реальной, там наберутся еще статьи. Хранение краденого, и т. д., и т. п. Банда. Суд в таких случаях — акт справедливости, статьи в газетах, пересмотра не будет. Невозможное дело.

— Егор, — адвокат раздражал Андрея, — какие-то ходатайства, не знаю, самые любые невероятные варианты.

— Невозможно, — адвокат улыбнулся. — Время не то, все непостоянно, зыбко. Лет пять назад, будь у вас пятикаратный алмаз, я бы свел вас с одним коллекционером, и через месяц эта девушка и подружки ее гуляли бы на набережной. Но теперь другое время. Неизвестно, что зреет. Может быть, пробивается новая мысль, но ненависть и злоба в народе большие. Я бы разделил это время на три этапа, как это принято, — адвокат выпил еще водки, подлил Андрею. — В первом все должны наконец понять, что боги коммунизма умерли… Черт. Вы извините, я расфилософствовался, — он достал несколько нераспечатанных бутылок. — Коньяк? Виски? Понимаете, одни цыгане или армяне, надоело уже, поговорить не с кем.

— Спасибо, я уж лучше водку, — Андрей выпил. — Слушай, — он придвинулся к адвокату, — извини, конечно, Егор. Не может быть, чтоб ничего нельзя было устроить. Понимаешь? Все можно устроить. Придумать и устроить.

— Хорошо, — адвокат смотрел внимательно. — Ее выпустят. Если она забеременеет в тюрьме. И родит ребенка. Но это будет невероятно трудно устроить… Есть еще вариант. Побег. Но это практически невозможно, очень опасно и требует денег. Реальных денег.

Андрее на секунду увидел его внимательные ясные глаза:

— Ладно, — он встал. — Спасибо. Я должен вам…

— Бросьте, — Егор тоже встал. — Вы мой друг, — он развел руками. — По-видимому, есть сюжеты невозможные.

— Нет таких сюжетов. — Андрей оглядел комнату. — Просто меня гнать надо, за профнепригодность, — он потрогал ружья, гамак, висевший на стене, засмеялся. — Гамак у вас хороший.

— Возьмите, я дарю вам. Возьмите, или обидите. — Егор ловко свернул гамак. — И приходите, пофилософствуем. Может быть, я вам еще понадоблюсь, — он протянул сверток. — На память.

Когда Виктор зашел в комнату, гамак уже был натянут от оконной рамы до стены. Андрей, как был в пальто и сапогах, висел в нем раскачиваясь, придерживая на груди папку, лепил что-то из пластилина.

Витя потрогал гамак, шнуры крепления, склонился над пластилиновыми фигурками:

— Это что, гуси?

— Нет, кони. Всадники. Я вылепил их целый эскадрон. Они входят в город по Калужскому шоссе.

— А дальше?

— Дальше я пока не знаю.

Витя сел.

— А я сцену придумал. После боя под станицей Романовской все атаманы на дальний хутор съехались, на совет. Ну и к ночи подгуляли. А утром вошла в хутор регулярная рота. Делать нечего. Атаманы оружие попрятали, вышли с хлебом солью, как мирные, а капитан мобилизовал их всех, простыми солдатами в роту зачислил. И вот учит их маршировать, атаманы с похмелья печатают шаг, а у каждого из них в соседних станицах полки стоят. Ждут своих атаманов…

Андрей свернул с проспекта, там, где в переулке висела красная стрелка. Еще одна стрелка по углу дома.

Во дворе неожиданно огромный подъезд, милицейский пост. Доска: «Приемная Верховного суда СССР», Андрей остановился вдруг, развернувшись, снова вышел на улицу, огляделся, сел на турникет. Мимо спешили прохожие.

— Я пришел к вам просить, — заговорил он тихо, глядя прямо перед собой, чуть раскачиваясь. Люди с любопытством поглядывали на него, но он не видел их. — Я пришел к вам просить, но не как простой проситель. Вот что я вам скажу. Вы стоите на краю, вы не видите этого и все еще молчат, а вам кажется, дела ваши идут в гору. Вы ошибаетесь, потому что не видите себя со стороны. У меня нет ваших ценностей, я беспристрастен, я могу помочь вам. Я могу придумывать, я могу делать такое, что будут любить, такое, от чего будут слезы. Я могу сделать так, что люди снова будут петь ваши песни. Отпустите за это из тюрьмы одного человека, девушку. На ней нет крови, она не враг вам. Я прошу вас, вы уже столько сделали, что вам это ничего не стоит. А я еще молод, и отслужу вам ее срок…

Андрей встал, пошел к приемной.

В приемной было человек десять, почти все что-то писали. Кто-то запечатывал конверт.

— Ваше прошение передадут сотрудникам, те в свою очередь решат… — Какая-то женщина объясняла старухе.

Вошел какой-то мужчина в очках. Иссушенное серое лицо. Он скользнул тускло по Андрею.

Андрей огляделся еще раз, усмехнувшись, вышел из приемной. На улице рассмеялся.

— Пощады! Пощады, и я все расскажу, все, все, все!

Они поднимались по лестнице, Андрей и Витя, с толстой книжкой под мышкой. Был перерыв, лестница, коридоры были заполнены людьми, некоторые здоровались с ними, с некоторыми здоровались они.

— Что это за книга? — спросил кто-то Витю.

— Это мой роман. Я несу его, чтобы экранизировать, — он останавливался — раскрывал с гордостью. — Эта книга о любви.

Студенты заглядывали в книгу. Рисунки, фотографии блюд, рыба, мясо, колбасы…