Алексей Саморядов - Праздник саранчи

Андрей смотрел ей вслед…

Они ушли. За домом перелезли через изгородь, прошли холмом в черной чаще, оттуда вышли на дорогу, огляделись.

Было пусто, накрапывал дождь. Их подобрал маленький грузовик, до города они тряслись в мокром кузове. На автостанции они пересели в легковую машину…

В Адлере они снова взяли машину. Шел дождь, на серпантинах машину выносило на противоположную сторону. В туннелях свистел ветер. Они сидели тихо, прижавшись друг к другу. Андрей гладил ее волосы.

В Туапсе они уже на ходу сели в переполненный вагон московского поезда.

Вышли из гор в кубанские степи, справа балки да холмы в бурой траве, слева желтое жнивье, все мокро, тучи рваные, за рекой туманится желтый дождь, бабы в подсолнухах.

Народ качался в сонном пыльном вагоне, хмуро слушая маленького худого мужичка:

— Нам без царя еще никак нельзя. Не созрели мы еще, молоды. Без царя мы все друг другу в рожи наплюем, да перепаскудим кругом, вот тебе и вся демократия. А при царе, ты как не балуй, а все оглянешься, он накажет. Империя мы, как дело не поворачивалось, а всё в своих границах живем и ширимся. Компьютеров нам никак не догнать, значит другая нам судьба, и стыдиться тут не нужно, понять нужно, что за зверь мы есть и согласно пониманию жить…

— Поспи, — шепнул Андрей Тане.

Она покачала головой, все сидела, сжавшись в углу, глаза блестят, губы сухие, обметанные…

— А как же Горбачев? — испуганно оглянувшись, спросила мужика бабка. — Неужто не видит он всего?

— Видит, да только стреляли уж самого… Один он, убьют и нету…

Через проход за столиком ехал молодой попик, весь в черном, лицо озорное, мальчишеское даже в бороде. Бабка-богомолица, ехавшая с ним, привстав, закрывала от чужих столик, мазала ему маслице и черную икорку, лупила яички, сало резала тонко, шептала все что-то и из белой бутылочки в стаканчик наливала.

Покушав, он полез на верхнюю полку, извернулся живо, как мальчишка, глянул на Андрея весело…

На мокром полустанке Андрей покормил Таню молодыми горячими картошками, огурчиками кислыми. Баба полила картошку маслом, говорила все, глядя на Таню:

— На здоровьице, на здоровьице…

Бабка, ехавшая с попиком, тоже вышла, купила всего — и огурчиков, и яблочек, когда они вернулись, батюшка снова сидел, кушал полосатый арбузик со свиным хвостиком.

Тане становилось все хуже и хуже. Лицо ее горело, Андрей бегал, носил ей воду, заставил маленького, похожего на обезьянку проводника вскипятить чай, но она отказалась, попросила тихо:

— Жарко мне, Андрюша, выйдем в тамбур.

Въехали в город. Хлопая дверьми, мимо них ходили какие-то люди.

— Что за город? — спросил Андрей выглянувшую в тамбур богомолицу.

— Екатеринодар, милые, Екатеринодар…

Проводник уже пятый раз пробежал через тамбур, оглянулся снова на Таню.

— Скотина… — Андрей прижимал ее к себе, дрожавшую в ознобе, слабеющую.

— Не злись, — она улыбнулась. — Просто им интересно смотреть на нас. — И замерла в ужасе…

В тамбур, стуча сапогами, вошли милиционеры, все рослые, усатые парни, в портупеях, при оружии. Двое прошли в вагон, двое задержались, нагло оглядывая их с ног до головы.

— В чём дело? — спросил Андрей деланно весело.

— Откуда едете? — Они смотрели больше на Таню.

Она отвернулась к нему, спрятала лицо на его груди.

— С юга, а в чем дело?

— Отдыхающие? — Один из них лузгал подсолнухи, плевал кожуру на пол.

— Отдыхающие…

Отдав лениво честь, они прошли в вагон. Таня, вздохнув, осела, он поддержал ее.

— Ну что ты, что ты… Это не нас. — Он целовал ее в сухой горячий лоб. — Потерпи, скоро приедем. Я куплю тебе паспорт, и комсомольский билет, и профсоюзный, и все удостоверения, все справки, целую кипу справок, и ты всем будешь их показывать… Всем. А потом уедем… Уедем отсюда.

— Я есть хочу… — прошептала она, оседая на пол… — Голова кружится.

Он уложил ее в вагоне. Проводник объяснил ему, что в Краснодаре зарезали милиционера, теперь ищут во всех поездах…

За Краснодаром, когда ехали среди пустых скошенных полей, ей стало совсем плохо.

— Доктора надо, сгорит совсем, — сказала бабка, помогая усадить ее.

Ее стошнило, он, оглядываясь на грустные лица, заглядывавшие из прохода, вытер ей рот платком.

— Доктора! Ну кто-нибудь, спросите!

— На станцию надо…

Подходили к станции. Она потеряла сознание.

— Скорее! — заорал он. — Кто-нибудь! Черт, Таня… — Поднял, понес ее к выходу.

Батюшка, ловко прыгнув в свои черные туфли, подхватил ее, помог ему.

— Вещи, вещи собирайте! — крикнул людям.

Они вынесли ее на землю. Здесь было свежо, она застонала. Кто-то спустил их чемодан, он раскрылся, упал в лужу.

— Подержи, — Андрей передал Таню батюшке, сам кинулся, запихал все в чемодан, звякнув железом. Головы гроздьями свисали из тамбура.

Он побежал за батюшкой прямо через пути. Тот легко, сильно нес Таню к старой кирпичной станции, какие-то люди, склонявшись с платформы, помогли ему, Андрей догнал их, выхватил ее, понес сам.

— Ну прощай! С богом! — Перекрестил его батюшка и, подтянув штаны, прытко бросился догонять поезд.

— Сюда, сюда, клади прямо на стол!

Он внес ее в большую серую комнату, положил на стол, на какие-то бумаги, склонился над ней, тормоша, оглянулся дико.

— Воды! Да кто-нибудь, воды!

Вбежал милиционер с графином, другой поднял Таню за плечи, слушая сердце. Андрей увидел, что это отделение милиции.

— А почему сюда? — Он рванул кого-то в форме за плечо. — Вы что? В больницу надо, в больницу!

— Да вы не волнуйтесь, сейчас…

Они положили ее в «уазик», сержант сел рядом, все глядел на Таню испуганно, бережно придерживая их чемодан.

— Да вы не волнуйтесь! — уговаривал Андрея другой.

В больнице его, как он ни упирался, выгнали в коридор. Он ходил у двери, прислушивался, привставал на цыпочки, снова ходил. Обернувшись, вдруг замер, увидев, что в коридоре, бывшем, по-видимому, приемной, вдоль стен на лавках все сидят люди и смотрят на него.

Старики с папками, мужики на костылях, какие-то дети с перевязанными лицами, девка у окна с рукой в гипсе, все молчат и грустно, испуганно смотрят на него. Он отошел, сел рядом с женщиной, державшей за руку парня, посидел раскачиваясь.

— Жена ваша? — спросила женщина.

Он кивнул, обернувшись, увидел отрешенное, белое лицо парня, его правую руку в намотанном до локтя бинте, набухшем от крови, увидел, что рука вместо пальцев заканчивается чем-то тупым, совершенно бесформенным, мокрым от крови, капавшей на пол… Дернув головой, снова встал.

— Бедная, застудилась, верно… — снова сказала женщина.

Кто-то закашлял тягуче, хрипло. Какой-то ребенок все ныл, всхлипывал в больничной тишине, и мать, причитая, успокаивала его. Не в силах более ждать здесь, Андрей вышел на лестницу, закурил.