Алексей Саморядов - Праздник саранчи

Отстреляв всю обойму, Сафронов остановил собак. Снег горел, залитый спиртом, кругом валялись обломки нарт, собаки.

Он подбежал к погонщику, лежавшему ничком, стащил с него горевший полушубок, сбил пламя, перевернул на спину. На обгоревшем лице мужика сверкнули железные зубы:

— Извини, Александр Степанович… — сказал Митренко хрипло. — Не доглядел…

— Молчи!

Вместе с подбежавшим якутом Сафронов бегом донес мужика к своим нартам.

Собаки понесли снова. Сафронов, глядя на приближавшиеся вертолеты, перезарядил винтовку.

Оглушая пулеметами, они снова прошли над тундрой…

Николай, пригнувшись, проскочил разрывы. Его собаки несли бешено. С удивлением Николай увидел, как нарты, летевшие впереди, вдруг встали, странно разваливаясь. Очередь с вертолета перерезала их почти пополам. Спирт хлестал из канистр. Рядом с нартами пытался встать на перебитые ноги Путятин. Он был мокр с ног до головы от спирта и улыбался:

— Ну, блядь, за всю жизнь напился! — он никак не понимал, почему не может встать. Под ним натекало черное…

Николай ударил его собак, те понеслись дальше. Подхватив Путятина, как ребенка, уложил его на свои нарты. Его догнали упряжки Сафронова и Потемкина. Вертолеты снова приближались с ревом…

Путятинские нарты, оставшиеся без хозяина, вспыхнули, и собаки, обезумев, несли по тундре пылающий фиолетовый факел…

— Андрей, да чего же это мы? — Сафронов, соскочив с нарт, ударил собак, сам сел на снег, не прячась, целясь в приближающийся вертолет.

Якут соскочил в снег. Его нарты тоже ушли вперед.

— Давай вместе, Андрей, давай, родной!

Они ударили залпом… Еще…

Махотин, поравнявшись с пылавшими нартами, на бешеной скорости, стрелял по ремням. Нарты перевернулись, пылающий факел оторвался и остался позади, собаки, освободившись, не останавливаясь, так и неслись в упряжке дальше…

Один из вертолетов вдруг лег на бок и, описав неправильный круг, беспомощно лег в тундру, как бочка. Второй, не атакуя больше, кружил над ним.

— Попали, черти! — Сафронов засмеялся зло.

За ними вернулась упряжка Махотина, они запрыгнули на нее на ходу...

Сиреневые костры догорали в тундре…

Низкие облака шли с севера. День был сырой. Они стояли на холме. Тундра кончилась, впереди стояли изломанные ледяные валы береговых торосов.

— Вот и кончилась Россия, — сказал тихо Махотин.

— На земле нам не спрятаться. А в океане нас искать не будут. — Сафронов оглянулся на холмы.

Четверо человек, четыре упряжки и две свежих могилы с маленькими крестами, словно и правда, на краю света…

Северное сияние мерцало в черном небе, а под небом лежали бесконечные ледяные поля Северно-Ледовитого океана. Караван шел по льду…

Лед, лед до самого горизонта, четыре упряжки продвигались одна за другой.

— Надо было в тайгу идти к Митрофану, — тихо шептал Махотин на последних нартах.

— Ты чего там шепчешь, Филипп Ильич? — окликнул его Николай весело. — Молишься, что ли?

— Молюсь! — сердито отозвался Махотин.

— Чего у Бога просишь? Небось яблок просишь, а?

— Дурак ты молодой, потому как смерти-то не боишься, дурак!

— А ты, что же, боишься? — не унимался Николай.

— Я в расцвете лет погибать не хочу по глупости.

— Ты что же, до ста лет дожить хочешь? — засмеялся Николай.

Собаки вдруг завизжали, сбиваясь кучу. Лед затрещал, расходясь стремительно, и упряжки Николая и Махотина в одно мгновение ушли под лед.

Сафронов оглянулся, а их уже нет. Схватив шест и лыжи, он бросился к полынье. Вдвоем с Потемкиным они шарили в черной воде, опуская их как можно глубже. Но тщетно, упряжек как не было, только куски льда плавали в полынье…

Вдруг вынырнул Махотин, без шубы и шапки, в белой рубахе, держа над головой карабин. Якут поймал его за руку арканом, подтянул ко льду.

— Винтовку-то держи, египтянин! — кричал Филипп Ильич, протягивая карабин, — тулупчик, тулупчик цепляй, а бинокль я упустил, мать вашу!

— Колька где? — кричал ему в лицо якут.

— Не знаю я, где твой Колька, здесь где-нибудь!

Сафронов молча шарил шестом под водой. Вдруг всплыли две собаки с обрезанными ремнями. За ними третья. За третьей, держа ее за ошейник, Николай с ножом в руке. Он тоже был без полушубка и шапки.

— Живы, гады! — закричал Александр. — И то ладно!

Быстро поставили лыжи, накрыли их шкурами. Получился чум. Сафронов притащил канистру. Налив спирт в казан, подожгли. Махотин и Смазин разделись быстро, сели у огня в чуме. Якут, укрыв их шубами, растирал спиртом. Сафронов налил им по кружке спирта, внутрь, сам снова пошел к полынье. Привязав к веревке груз, попробовал достать дно…

— Глубоко там! — крикнул Николай. — Не достанешь!

— Бездна! — засмеялся Филипп Ильич и толкнул Николая. — А винтовку-то ты, парень, упустил!

— Сколько у тебя спирта было? — спросил Сафронов.

— Четырнадцать баков, — ответил Махотин, помрачнев.

— И у меня десять, — сказал Николай.

Они замолчали…

Две оставшиеся упряжки шли, обходя, огромные, как озера, полыньи. Рассвело, и перед ними возник гранитный обледенелый остров. В гранит, по башни были впаяны старые танки. Двумя равными рядами они охватывали остров, стволы их смотрели на восток…

— …Четыре дня идем, Чукотка здесь, — Потемкин рисовал пальцем на снегу. — Девять дней идем; нет Чукотки. Здесь Чукотка.

Они стояли, давая отдых собакам. Все исхудавшие, осунувшиеся. Махотин доставал рыбу, сухари.

— Врешь, ты, азиат, — сказал он тихо. — Сам не знаешь, куда завел!

— Ты сам врешь, — ответил спокойно якут. — Здесь Чукотка. Пахнет Чукоткой!

Сафронов пересчитал рыбу, часть кинул собакам, остальную завернул снова.

— Весь корм собакам оставим. Сами сухари есть будем, и спирт у нас еще остался, — он, вздохнув, взял канистру.

Разлили спирт в кружки, выпили, молча, сосредоточенно. Загрызли разом сухари. Собаки, сожрав рыбу, смотрели на людей. Махотин вздохнул:

— К Митрофану надо было уходить…

Четверо человек и оставшаяся единственная упряжка медленно двигались на восток. Начиналась метель.

Собаки вдруг встали, залаяли на снежный холм, пытаясь разрыть его лапами. Люди стали помогать им ножами и топорами…

Под снегом лежал человек. Он замерз уже давно, совсем черный, в истлевшей одежде, но по-прежнему сжимал карабин в руках.

Потемкин выбил топором из его рук карабин, осмотрел:

— Два патрона есть.

— Тоже, видать, по делам шел, — сказал Махотин, осматривая покойника. — Да не успел.

Сафронов снял с человека кожаный, затянутый кошель. В нем оказались спички, завернутые в кусок замши, и шесть светло-розовых камней.

Махотин взял один из камней, достал из кармана очки:

— Это александрит. Во всем мире есть только одно место, где моют этот камень, — Урал.