Ричард Бротиган - Лужайкина месть

Неожиданно она срывается на английский. Она говорит:

— А следовало знать. Это же его цветы, — на единственном языке, который я понимаю, и вслед за этим не раздается эхо никакого ответа до самого начала начал, где ничего и никогда не могло было быть иначе.

Я родился для этой вечной летописи: я не знаю этих людей, и они не мои цветы.

Эта любовная история случилась в последнюю весну бит-поколения. Барышне, должно быть, сейчас далеко за тридцать: интересно, чем она занимается и ходит ли еще на вечеринки.

Ее имя как-то выскользнуло из памяти. Ушло ко всем остальным именам, которые я забыл, и они вихрем кружат у меня в голове, как водоворот бессвязных лиц и невидимых слогов.

Она жила в Беркли, и я часто встречал ее на вечеринках, куда сам ходил той весной.

Она являлась вся такая волнующая, оттягивалась по тяжелой, пила вино и флиртовала, пока не било полночь, а затем разводила мизансцену для того, кто пытался в тот вечер забраться ей в трусики. Обычно выходило, что это какие-то мои друзья с машинами, и один за другим они отвечали на зов судьбы, которую она им готовила.

— Едет кто-нибудь в Беркли? Меня нужно подвезти в Беркли, — эротично объявляла она. Она носила золотые часики, чтобы следить за полночью.

И кто-нибудь из моих друзей всегда отвечал да — после всего выпитого вина — и вез ее в Беркли, и она впускала его в свою квартирку, а потом заявляла, что в постель она с ним не ляжет, что она ни с кем не спит, но если этот друг хочет, то может переночевать у нее на полу. У нее есть лишнее шерстяное одеяло.

Друзья мои всегда бывали слишком пьяны, чтобы ехать назад в Сан-Франциско, поэтому они ночевали у нее на полу, свернувшись калачиком под этим зеленым армейским одеялом, и просыпались наутро, одеревеневшие и злые, как койоты-ревматики. Им никогда не предлагалось ни кофе, ни завтрака, зато она еще разок бесплатно доехала до Беркли.

Несколько недель спустя ее можно было увидеть на другой вечеринке, вновь наступала полночь, и она заводила свою песенку:

— Кто-нибудь едет в Беркли? Меня нужно подвезти в Беркли. — И какой-нибудь несчастный сукин сын, обычно — из числа моих друзей, клевал на это и оказывался на свидании с тем одеялом у нее на полу.

Само собой разумеется, я никогда не мог понять, почему всех к ней так тянет, — мне она никогда ничего плохого не делала. Но и машины у меня не было. Наверное, вот где собака зарыта. Чтобы постичь ее чары, требовалась машина.

Помню, однажды вечером все пили вино, отлично проводили время, слушали музыку. О, те деньки бит-поколения! разговоры, вино и джаз!

Мисс Пол Беркли порхала по вечеринке, везде сея радость, если не считать тех моих друзей, которым уже выпало счастье воспользоваться ее гостеприимством.

И вот пробило полночь! и:

— Кто-нибудь едет в Беркли?

Она всегда произносила один и те же слова. Наверное, потому что все так хорошо получалось: идеально.

Друг, рассказавший мне о своих с нею приключениях, посмотрел на меня и улыбнулся: другой мой друг, девственник подобного опыта, к тому же — распаленный вечерним вином, — заглотил наживку.

— Я тебя отвезу, — сказал он.

— Чудесно, — ответила она со сладострастной улыбкой.

— Надеюсь, ему нравится спать на полу, — шепнул друг мне на ухо, однако достаточно громко, чтобы услышала она, но не услышал он, ибо самим роком ему было предначертано познакомиться с полом в Беркли.

Иными словами, девушкина мизансцена стала очень интимной шуткой для избранного круга пострадавших. Их всегда забавляло, как новичок ведется на эту карнавальную поездку в Беркли.

Она сходила за своим пальто, и парочка выволоклась наружу, однако девушка сама чуть-чуть перепила, и когда они подошли к машине, ей стало очень худо, и она облевала ему весь передний бампер.

С опустошенным желудком ей полегчало, и мой друг отвез ее в Беркли, и она отправила его спать на пол, завернутого в это проклятое одеяло.

На следующее утро он вернулся в Сан-Франциско: деревянный, с похмелюги и такой, блядь, злой, что даже не смыл ее блевотину со своего бампера. Много месяцев он ездил по всему Сан-Франциско, а эта дрянь красовалась на его бампере проданным царством, пока не выветрилась сама.

Наверное, это была бы смешная история, если б не тот факт, что людям требуется чуточку любви, и Господи, как же грустно от того, через сколько говна приходится пройти, чтобы найти ее хоть немного.

Это и впрямь великолепный обмен смыслами, когда женщины одеваются утром, и вот она — совершенно новая, и ты никогда раньше не видел, как она одевается.

Вы были любовниками и спали вместе, и больше из этого ничего не выжмешь, так что ей пора одеваться.

Возможно, вы уже позавтракали, и она нырнула в свитер, чтобы приготовить тебе чудесный голозадый завтрак, шлепая по кухне едва ли не сладостным нагишом, и вы в подробностях обсудили поэзию Рильке, [42] Райнер Мария Рильке (1875–1926) — австрийский поэт. о которой она, к твоему изумлению, кучу всего знает.

Но теперь ей пора одеваться, потому что вы оба выпили столько кофе, что больше не можете, и ей пора домой, и ей пора на работу, а ты хочешь остаться один, потому что тебе надо кое-что сделать дома, и вы вместе выходите наружу на приятную прогулку, и тебе пора домой, и тебе пора на работу, а ей нужно кое-что сделать дома.

Или… может, это даже любовь.

Но все равно: ей пора одеваться, и это так красиво. Ее тело медленно исчезает и так чудесно появляется в одежде. Есть в этом что-то невинное. Она оделась, и начало завершено.

Она не ждала малолетних хэллоуинских попрошаек, поэтому ничего для них не купила. Казалось бы, все просто, да? Отлично, посмотрим, что из этого выйдет. Может оказаться интересно.

Начнем с меня, который отозвался на ее оценку ситуации, сказав:

— Что за черт, купи деткам чего-нибудь. В конце концов, ты живешь на Телеграфном холме, [43] Телеграфный холм — одна из самых высоких точек и престижный район Сан-Франциско. в округе полно детей, кто-нибудь точно забредет.

Я так это сказал, что она отправилась в магазин и через несколько минут вернулась с блоком жевательной резинки. Жевательная резинка, упакованная в крошечные коробочки, под названием "Элегантик", и в блоке их была целая куча.

— Доволен? — спросила она.

Она Овен.

— Да, — сказал я.

Я Водолей.

Еще у нас были две тыквы: обе Скорпионы.

И вот я сел за кухонный стол и вырезал тыкву. Первую тыкву за много лет. У моей тыквы один круглый глаз, один треугольный, и не-слишком-умная ведьминская ухмылка.

Она приготовила отличный ужин: сладкая красная капуста, сосиски, а в духовке пеклись какие-то яблоки.