Юрий Милославский - Укрепленные города

Ну конечно, он же видит, что у меня очко играет, и смеется… Надо есть, кроме всего прочего…

— Простите, как ваше…

— Сергей Александрович.

Вот, еб твою мать, он же явно издевается, какой ужас, между прочим, я разве сказал ему, что он похож? Что я вообще успел ему сказать? Ничего!!! И ничего не скажу… А о чем они могут меня спрашивать? Все между собой знакомы — так можно задержать любого из научного мира и шить ему дело. Кто им тогда бомбы делать будет?

— А фамилия?

— Я же вам показывал удостоверение! Что ж вы такой невнимательный, несобранный…

Он меня учит жить, засранец…

— Вы похожи на своего популярного тезку.

Сергей Александрович засиял — и процитировал:

— Ах и сам я нынче чтой-то стал нестойкай…

— Итак, вы предлагаете подзаправиться… Тащите кофе!

Так и только так: свободно, на его языке…

— Оглянитесь, Михаил Борисович; видите сумку?

За Михайловым стулом стояла большая спортивная сумка с надписью «Аэрофлот».

Я и в самом деле невнимательный. Прямо под ногами…

— Конечно.

— Давайте, быстренько, открывайте — там термос. Возьмете себе крышечку — она не нагревается, а у меня свой рабочий стакан.

Ну и что теперь делать? Не брать, сказать: «Сами возьмите»? Это кретинизм, пацанство, он будет смеяться — и правильно сделает…

— Ну, как кофе?

— Что? Простите, ради Бога, я забыл вам налить… Привычка, я всегда завтракаю один, задумался…

— Ерунда, Михаил Борисович! Я же понимаю, каково вам теперь…

— Да, не слишком приятно…

— Ничего, все пройдет, как с белых яблонь дым. Поговорим — вам легче станет. Самое плохое — держать обиду в себе, ни с кем не делиться, злопыхательствовать в компании неудачников, бездарностей. Искать сочувствие там, где искать его просто противно. Конечно, там посочувствуют — пришел блестящий молодой ученый и проводит с ними свое время, разговаривает! Для них это свадьба с генералом.

— Что?!

— Кофе слабенький. Я дома варю турецкий, сразу с сахаром, густо, хорошо.

— Я вас буду вынужден просить не говорить гадостей про моих знакомых! Что преступного в том, что люди встречаются и беседуют? Пора уже перестать преследовать за убеждения!

Годится, я собрался! Он, дебил, считает, что я настолько примитивен…

— Михаил Борисович! Я нагрубил вам, оскорбил?

— Дело не в грубости…

— Давайте, быстренько, скажите мне: я вам грубил, оскорблял?

— Я говорю…

— Михаил Борисович! Да или нет? Быстро, по-мужски!

— Нет.

— А теперь точно так же: быстро, правдиво, положа руку на сердце — этих сморкачей вы считаете своей компанией? Это ваши друзья?.. Я знаю, что вы им друг, а они вам?

— Какое это имеет значение…

— Я ждал, что вы так ответите — не захотите говорить неправду: вам претит вранье, а сказать правду малознакомому человеку — трудно. Так?

— Естественно, что трудно разговаривать, почти… Вы, может быть, скажете мне, в чем причина вызова?

— Какого вызова? Вас кто-нибудь вызывал, задерживал, арестовывал?

— Меня вытащили из постели…

— Вы меня простите, Михаил Борисович, но мне стыдно за вашу ложь! Зачем учиться врать, если всю жизнь вы прожили честно… Я обратил внимание, что даже жене, вы не могли, физически не могли, сказать неправду. Я это понимаю. Мы всегда считали вас сильным человеком. Я сам напросился на беседу с вами… Все-таки больно разочаровываться в людях…

— Да, я не привык врать…

— Зачем же привыкать?! Давайте, быстренько, скажите мне, как вы только что сказали о так называемых друзьях: правду. Вас арестовали, задержали?

— Меня…

— Михаил Борисович! Да или нет?!

— Нет!

— Спасибо. Вас вызывали?

— Меня…

— Не надо, не к лицу это вам!

— Нет!

— Приехали, слезайте… Вас… ну давайте, быстренько, скажите сами! Мне ли вам слова подсказывать!

— Меня… пригласили.

— А зачем такой сарказм?.. Вас насильно привезли сюда?

— Нет, конечно!

— Все, теперь вы — это вы, а не какой-нибудь… шмаровоз! За вами заехали и пригласили. Когда будете писать заявление, так и напишите.

— О чем вы говорите?! Что писать?!

— Михаил Борисович, вас пригласили. За вами заехали и пригласили — без угроз, без рукоприкладства, упаси Боже! Заехали и пригласили — добровольно. И вы добровольно ответили на приглашение. Я не стал бы вообще заострять на этом внимание, но вы любите точные формулировки… То, что я сейчас сказал — это ваши слова?

— Что вы сейчас сказали?!

— О том, что вы согласились принять приглашение сотрудников Комитета государственной безопасности побеседовать с ними за чашкой кофе. Вы согласны?

— Не понимаю, к чему эта казуистика…

— Михаил Борисович, я тоже не понимаю, к чему эта казуистика. Вы же сами все это сказали — я просто повторил, чтобы не было ошибки, пререканий… Я правильно повторил, ваши слова?

— Сергей Александрович, мне надоело!..

— А мне?! Вы просто пользуетесь своим превосходством в умении дискутировать. Это, знаете, не по-джентльменски… Давайте завершим нашу дискуссию без взаимных обид, а? Чтобы мне ничего не казалось, скажите быстренько — я правильно повторил ваши слова?

— Практически…

— Михаил Борисович, вы мне обещали, нехорошо! Да или нет?

— Да.

— Вы бутерброд не доели? Наверное, хотели с колбасой, а взяли с сыром! А я как раз люблю больше с сыром. Давайте договоримся: вы ничего не делаете и не говорите, не спросив у меня, а то получается, как с этим бутербродом: и вам плохо, и нам неприятно. Договорились?

И впрыгнуло в дверь есенинское начальство — малое и по-балетному стройное. Цвет кожи — светлый коньяк, нет, не коньяк даже, а экспортная шпрота: выдержанная, сухенькая… И рядом лимон. Все знало начальство о своем цвете, — потому была на нем ярко-лимонная шелковая распашонка с короткими рукавчиками, с тончайшей белой змейкой и зеленым крокодильчиком под левым соском. Михаил Липский любил под такую шпроту ржаной хлеб с маслом. Начальник и об этом знал: брючата на нем — хлебно-ржаного цвета со сливочным пояском.

Все было хорошо у Сергея Александровича с Петром Андреевичем. Одно мешало: глаз у них был неспокойный, как будто без зрачка, без центровки. А у аппетитного их начальника глаз был черный, зауженно выведенный к вискам — и смотрел на Михаила.

— Доброе утро, Михаил Борисович!

— Доброе утро.

— Мое имя-отчество: Рэм Тихонович. Как вы, конечно, знаете, в конце двадцатых, да и где-то до середины тридцатых, давали такие имена…

— Я знаю.

— Ну вот. С печеньем расправились? Могу дать еще по штучке.

Сергей Александрович облокотился на Михаилов стул:

— А мы, Рэм Тихонович, только с бутербродами успели покончить — заговорились… — Я что хотел, Сергей Александрович… Доешьте, пожалуйста, свою порцию печенья, а потом зайдите ко мне. Покуда я вас поэксплуатирую, Михаил Борисович успеет написать заявление. Вы только объясните ему, как шапку писать.