Майкл Чабон - Тайны Питтсбурга

Мне показалось, что для Артура и Джейн Кливленд воспаряет — или воспарял — столь же высоко над их одинаковыми светловолосыми головами, сколь высоко они парили надо мной. Только что-то случилось, и Кливленд пал — или был на пути к падению, — увлекая их вслед за собой. Прямо этого не было сказано, но в их рассказах сквозила мысль, что великая эпоха, время, когда Артур и Кливленд были вместе и лучше всех, давно и безвозвратно миновало. «Приехали», — подумал я, потому что чувствовал себя дерьмово в первое лето своей взрослой жизни; все было беспросветно и неправильно, а они говорили мне, что я явился слишком поздно и пропустил самое интересное.

Я собирался вернуться в желтый уют заднего двора, но хмель и незнание дома вывели меня сквозь незнакомые комнаты к другому, ярко освещенному, краю огромного газона, ввергнув в состояние «зеленого шока». В воде тихо разговаривала пара пловцов. Юноша мягко уговаривал девушку заняться тем, для чего пришло время. Пришло и, похоже, давно ушло. Я не слышал их слов, но категоричность отказа девушки была ясна и очень знакома. Дальше будет обида, молчание и быстрый плеск воды.

Кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся.

— Привет, — сказал Артур.

— Решил немного проветриться, — сообщил я. — Похоже, слишком долго сидел в духоте. И много пил.

— Ты любишь танцевать? Хотел бы пойти на дискотеку?

Я задумался о том, что он имеет в виду. Мне не очень хотелось идти на танцы, по большей части потому, что я никогда не ходил на танцы. Клер не танцевала. Но в его тоне, да и во всей идее было нечто меня напугавшее.

— Конечно, — ответил я. — Конечно, я люблю танцевать.

— Хорошо. В Ист-Либерти есть клуб. Это недалеко.

— Да?

— Только это гей-клуб.

— О-о…

Видите ли, в старших классах я какое-то время мучился сомнениями насчет своей ориентации. Эти полгода стали болезненным пиком нескольких лет непопулярности среди ровесников и отсутствия подружки. По ночам, ворочаясь в кровати, я пытался спокойно осознать как факт свою гомосексуальность и необходимость с ней смириться. Раздевалка стала для меня пыточной, полной выставленных напоказ мужских гениталий, будто бы упрекавших меня и насмехавшихся над моей неспособностью не смотреть на них. Этот беглый взгляд всегда длился ничтожную долю секунды, но я считал его унизительным проявлением своей извращенности. Разрываясь на части от типичного для четырнадцатилетнего подростка желания, я пытался перевести его на всех знакомых мне мальчиков по очереди, чтобы найти выход своей извращенной, тайной сексуальной озабоченности, которая обрекала меня на разочарование. Все эти попытки без исключения вызывали у меня гнев, если не омерзение.

С появлением Джулии Лефковиц кризису самооценки был положен конец. После Джулии была ее сестра, потом Шарон Хорн, и малышка Роуз Фэгэн, и Дженифер Шеффер. Но я никогда не забуду период глубинных сексуальных сомнений. Время от времени мне встречались потрясающие мужчины, которым удавалось поколебать, правда незначительно, фундаментальные истины, заложенные во мне Джулией Лефковиц, и на миг я задавался вопросом, какая прихоть судьбы привела меня к мысли, что я не гомосексуалист.

Я посмотрел на Артура. На его щеке пробивалась бледная золотистая щетина, яркое розовое пятно проступило на горле. Глаза были ясными, будто бы он и не пил. Во мне шевельнулось странное чувство. Оно потрепыхалось в груди, как черная летучая мышь, случайно залетевшая в дом, напугало меня на какое-то мгновение, а затем исчезло.

— Вряд ли. Я гетеросексуал, Артур. Мне нравятся девушки.

Он улыбнулся своей дипломатичной улыбкой:

— Все так говорят, — и потянулся ко мне, почти коснувшись моих волос. Я отпрянул от его руки. — Ладно, ты — гетеросексуал.

Мне показалось, что я только что прошел или завалил некое испытание.

— Но мы же можем быть друзьями?

— Увидишь, — сказал он, развернулся на каблуках и пошел по направлению к дому.

За этот долгий вечер у Рири даже предметы претерпевали странные превращения: тонкая атласная сумочка девушки стала трофеем, разорванным пополам двумя парнями в приступе ярости. Лампа-репеллент сделалась накопителем крылышек насекомых, осыпаемым ругательствами, и была снесена с места и в запале выброшена прочь. Голубой бассейн, который в начале вечера соответствовал всеобщему представлению о роскошном досуге состоятельных людей, теперь пестрел всеми цветами радуги, включая разнообразные оттенки зелени, и был почти пуст. Я провел весь вечер в сладком, тягучем полумраке, в веселой компании, а моя рубашка оказалась почти снятой еще на полпути к бассейну.

Самым худшим моим кошмаром был тоскливый сон о том, что я прихожу в какое-то пустое место, где ничего не происходит и все двигается умопомрачительно медленно. Я просыпался уставшим, с размытыми обрывочными воспоминаниями, которые никак не могли служить оправданием навязчивому страху, наполнявшему мой сон. Я помнил низкое гудение электрических часов, бесцельно слоняющуюся гончую-альбиноса, чей-то голос, непрерывно объявляющий через динамики об отправлении какого-то транспорта. В то лето моя работа была как раз похожа на такой сон. Я хотел устроиться в настоящую старомодную книжную лавку, где витает дух настоящей литературы, смешиваясь с дыханием Питтсбурга, которое врывается в открытые двери. Вместо этого я поступил в магазин «Бордуок букс».

«Бордуок» входил в торговую сеть, которая специализировалась на продаже книг по низким ценам. Здесь господствовал стиль супермаркета: гигантомания, кричащие краски, сочетание мрачности и вопиющей безвкусицы, непременно сопутствующее малодоходной торговле. Этот магазин с длинными белыми рядами витрин и огромными, как мегалиты, штабелями уцененных триллеров и самоучителей был организован так, будто его владельцы намеревались продавать колбасный фарш или товары для ухода за лужайками, но недобросовестный оптовик смешал все их планы. Я представлял себе, как хозяева, начинавшие свой бизнес с киоска почтовых открыток и сувениров в каком-нибудь прибрежном городке, в изумлении разводят руками: «Что нам теперь делать со всеми этими чертовыми книгами?» Хорошей книгой им представлялось пухлое издание карманного формата в мягкой, бумажной обложке, которое легко помещается в пляжную сумку и не требует к себе особого внимания.

Серьезная литература была втиснута в крохотную малодоступную нишу между тематическими отделами, посвященными войне и хозяйственным товарам. Из всех работавших в магазине людей, в большинстве своем страдавших избыточным весом и лелеявших мечту стать фельдшерами, я единственный был удивлен тем, что «Бордуок» торгует комментариями серии «Монарх ноутс» к произведениям типа «Тристрама Шенди», [13] «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1760–1767) — роман английского писателя Лоренса Стерна (1713–1768). которых здесь не имеется в продаже. Я был обречен проводить летние дни в ошалении от кондиционеров, без единой мысли в голове, томясь в ожидании вечера. Лето начиналось после ужина. Работа меня нисколько не интересовала.