Виктор Ерофеев - Роскошь(рассказы)

— Из нее, — усмехнулся он.

Наденька пощупала материал, одобрительно кивнула головой и неожиданно вздохнула, украдкой бросив на Игоря взгляд:

— А знаешь, все-таки жаль Евдокимова.

— Жаль, — согласился Игорь. — Но он сам виноват. Я не разделяю философии самоубийц.

— Почему самоубийц?

— А потому, что это самое натуральное самоубийство. У декана никто все равно «профессора» не отберет — хоть сто карикатур рисуй! А Евдокимов крепко получил по мозгам, что и следовало ожидать с самого начала. Так какой же смысл в его поступке? Он хотел сохранить инкогнито? Допустим. Он действительно стал сначала запираться, но ведь все на факультете знали, что только он рисует. У нас не Строгановка! Его ничего не стоило разоблачить. Нет, ты пойми, я вовсе не против борьбы, споров, даже вульгарных драк и готов в них участвовать, но надо знать, во имя чего ты дерешься. Евдокимов знал? Я не думаю: нарисовал он просто по дурости, повеселить дружков, похохмить, прославиться… И потом: все-таки следует быть более разборчивым в средствах. А то, видите ли, идет декан и нюхает свое дерьмо в ночном горшке. Это же просто омерзительно! И это называется «борьбой за справедливость»! Во всяком случае он так считает. Его спросили: «Вы раскаиваетесь?» Куда там! Он борец! Он мученик! Сначала струсил, а потом решил вдруг понести крест: «Я бы снова нарисовал!» Ну рисуй, милый, рисуй! А то, что из-за этой глупости, о которой послезавтра все позабудут, он себе, может быть, всю жизнь испортил, — этого он не понимает, на это ума не хватило! Кто он без диплома? Круглый ноль!

— В твоих словах есть своя логика, — подумав, произнесла Наденька, — но все-таки Евдокимов дискредитировал декана, и это немало.

— Его уже не однажды дискредитировали, — безнадежно махнул рукой Игорь.

— А помочь как-нибудь нельзя?

— Кому? Декану? — усмехнулся Игорь.

— Да нет, Евдокимову!

Игорь решительно покачал головой.

— Вот это меня и угнетает, — призналась Наденька. — Он, говорят, живет в коммуналке, в узкой отвратительной комнате, вместе с родителями, с сестрой.

— Я слышал, что он живет несладко, — перебил ее Игорь, — но тогда мне тем более непонятно. Ты пойми, во все времена одни люди жили хорошо, а другие — плохо. Все одинаково хорошо жить не могут. Уравниловка — это больная фантазия вот таких безграмотных утопистов, как Евдокимов, который считает при этом, явно противореча себе, что каждому человеку нужно воздать по заслугам.

— Конечно, по заслугам! Это правильно.

— Может быть, правильно, но где ты найдешь коллегию мудрецов, которые бы нашли удовлетворяющие всех критерии… Сущий бред!

— Зачем искать мудрецов? Достаточно порядочных людей.

— Это что за неклассовое понятие: порядочные люди? — весело спросил Игорь и рассмеялся.

— Да ну, хватит тебе! Это не семинар! — отмахнулась от него Наденька.

— Слушай, Надька, ты мне лучше вот что скажи: у меня, правда, очень скучно на семинарах?

— Ужасно! В этом, в общем, виноват не ты, а сама философия…

— Если серьезно — то нужно же какими-то общими принципами руководствоваться в жизни.

— Ну не знаю, может быть… Но во всяком случае Топорков сегодня всех здорово повеселил. Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте, — произнесла она, стараясь подражать акценту ширококепочных грузин из цветочного павильона Центрального рынка.

Игорь фыркнул:

— Топорков — болван!

— Это точно, — подтвердила Наденька, — но он болван с чувством юмора, за что ему многое прощается, потому что чувство юмора у нас — большая редкость. Просто мы привыкли ценить только людей серьезных, важных и невероятно правильных. — Наденька скорчила кислую мину: — Нужно воспитывать у трудящихся чувство юмора! Вот в Канаде, например…

— Так то в Канаде! — иронически-почтительно произнес Игорь, стукнув ладонью по рулю. — Да еще не просто в Канаде, а в Канаде, в которой побывал мистер Мэдвэдэфф. Это особая страна, где одни молочные реки с кисельными берегами, и в этих реках купаются легкодоступные голые женщины на любой вкус.

Наденька рассмеялась.

— А ты думаешь, там одни истощенные голодом безработные? — спросила она.

— Безработных во всяком случае хватает… Да, кстати, а каким образом ты очутилась вместе с Медведевым?

— Случайно встретилась в коридоре… А что?

— Да ничего, — невольно помрачнел Игорь, вспомнив, как жмурился Медведев, смакуя разговор о Наденькиных прелестях. — Ты с ним поосторожнее. Он вообще тип сомнительный.

— Почему?

— Черт его знает! Его довольно трудно раскусить, это крепкий орешек. Но мне кажется, что он не только физически, но и духовно косоглазый: одним глазом — нашим, другим — вашим. С ним можно влипнуть в грязную историю.

— А по-моему, он просто бонвиван, которому на все наплевать. И в этом смысле он куда лучше всех этих старых маразматиков вроде Сперанского. Черную лестницу собираются, я слышала, закрывать, чтобы «зараза» не расползлась.

— Может быть, они и правы, — сказал Игорь без излишней убежденности, краем глаза взглянув на Наденьку: нет, она ничего не знает. Он с самого начала подозревал, что Надька примет сторону Евдокимова. Ее к этому обязывал хотя бы темперамент. Что же касается его позиции, то она, если разобраться, была ничейной: интересы Евдокимова и декана оставались для него в равной степени безразличными. Он просто сыграл на закрытии лестницы и сорвал банк. Перед Наденькой ему хотелось похвастаться победой над Сперанским, вовсе не вдаваясь в ее сущность, как личным достижением: я победил, порадуйся со мной; вот и все. Но сейчас он с удивлением ощутил, что эта победа за время, которое прошло после разговора в профессорской, утратила для него значительную часть своей привлекательности, превратилась в малозначительное происшествие. «Да, человек быстро привыкает к победе, следы оставляют только поражения», — мелькнуло у Игоря.

— Что плохо в тебе, так это то, что ты ортодокс, — заявила Наденька. — Ты готов оправдывать любые действия начальства, даже самые невероятные.

Брови Игоря сдвинулись.

— А знаешь, что в тебе хорошо?

— Что же?

— То, что ты ортодокс не по призванию, а по служебному положению… а это исправимо! — Наденька откинула назад голову и залилась смехом.

Игорь снисходительно улыбнулся. Никому другому в жизни не позволил бы он подобного рода высказывания, оборвал бы на первом слове, перестал бы здороваться, но для Наденьки он делал исключение за исключением и находил в этом какое-то тайное удовольствие. Наедине с ней он позволял себе роскошь не быть начеку.

— Просто я более ответственный человек, чем ты — нигилистка! — он вдруг набросился на нее и ущипнул за ухо. Машина круто вильнула в сторону.