Мария Арбатова - Меня зовут женщина (сборник)

– В стране хлеб по карточкам, а риса и сахара нет, – объясняют «лернеидейчики», выдавая каждому из нас гостинчик для монгольской семьи в фирменном пакете, состоящий из килограмма риса и сахара.

Мы с Лолой оказываемся гостями двух хорошеньких учительниц, Уран и Саран, которые, заглушая национальную музыку на перроне, криками вопрошают, партию чего мы привезли продать и партию чего собираемся купить. Мы испуганно переглядываемся и вцепляемся в молоденькую библиотекаршу Баяртую, к которой приписан Николас, потому что из ее первых реплик ясен интерес к русским журналам, а не к русским товарам. Баяртуя едет с нами в гостиницу, лучшую гостиницу города, где воображение поражает комфорт и упирающийся в горы пейзаж за окнами. Мы садимся обедать в душном ресторане с шипящими, как змеи, фонтанами, к столу подскакивает желчная монголка и начинает вышвыривать застенчивую Баяртую из-за стола.

– Здесь места только для иностранцев! – говорит она.

– Но мы заплатим за нее! Мы отдадим ей свою порцию! Она с нами! – отбиваемся мы.

– Сюда пускают сегодня только иностранцев, и я не позволю ей сидеть за одним столом с вами! – щелкает зубами тетка и говорит по-монгольски такое, что Баяргуя, залившись краской, выбегает из зала. Мы сажаем ее в свой номер и утешаем.

– Это социалистический образ жизни? – спрашиваем мы.

– У нас так бывает всегда, когда человек получает немного власти, – отвечает Баяртуя, вытирая слезы.

…Мы идем на открытие фестиваля по центру раскаленного, обрамленного сизо-зелено-фиолетовыми горами города, вокруг нас разгуливают и валяются флегматичные коровы и козы, терпеливо уступают дорогу немногочисленные автомобили. На главной площади перед мавзолеем Сухэ-Батора сооружен помост, на помосте монгол, почему-то в синем, не национальном, а скорее рабочем халате, кланяясь, приветствует Урса, а Урс приветствует монгола. Караванцы сидят на горячем асфальте, намотав на головы свитера, вперемежку с аборигенами.

И у всех на глазах слезы, потому что не верилось, что доедем. И странное ощущение, что мы никуда не ехали, просто на центральную площадь вывозили декорации то Мавзолея Ленина, то мавзолея Сухэ-Батора, то Кировского муниципалитета, то Екатеринбургского музея, то Иркутского музыкального театра, то наливали Байкал. И выгоняли массовку. Сегодня массовка монгольская. Ведь пока поезд ведет центробежная сила, внутри него хозяйствует сила центростремительная, и психологическое время внутри поезда бежит отдельно от времени вокруг.

И профессор Цукер вместе с кировским врачом Колей перевязывают мою руку под дребезжащее пение монголки в парчовом платье, местной Эдиты Пьехи; и немка в инвалидной коляске дает потрогать монгольским детям никелированные колеса; и Сьюзен обнимается с аксакалами; Сара пританцовывает под монгольскую музыку, и Пьер кружится в глумливой юбочке; и все вместе поют популярную монгольскую песню, в припеве которой повторяется сладкое для всякого русского уха имя Чингисхан. А потом на эстраду высыпается команда девиц в военной форме и черных сапогах и начинает выплясывать что-то национально-милитаристское со зверскими лицами, что в сверхпрозрачном воздухе среди яркого города выглядит страшноватенько, потому что напоминает не придурковатый ансамбль песни и пляски Александрова, а ню из немецких трофейных фильмов.

– Ребята, вы довольны, что у вас победили коммунисты? – спрашиваем мы у студентов.

– Да, – говорит первый. – Они обещали снизить цены.

– Нет, – говорит вторая. – Опять будут травить интеллигенцию.

– Какая разница? – говорит третий. – В Монголии не важно, как называется партия, все воруют и ведут себя одинаково.

Вечером в оперном театре концерт; немного опоздав, мы подходим к дверям и обнаруживаем их закрытыми. Кажется, мы перепутали театр, но немцы утверждают, что нет, и начинают колотить в двери. Борец за права человека Хефнер, как самый высокий, подпрыгивает и заглядывает в окно, после чего начинает стучать в дверь ногами. Не проходит и пяти минут, как двери отворяются со страшным скрежетом, и злобная, жующая женщина в грязном переднике спрашивает, чего мы хотим. Мы превежливейше отвечаем, что хотим присутствовать на концерте в нашу честь, на что она отвечает, что концерт уже начался, приходить надо было раньше, и нечего ломать и без того ветхую дверь главного театра страны. И с тем эту дверь пытается закрыть, но мы уже освоились в смысле выживания и вступаем в рукопашный бой, одерживаем победу и вваливаемся в фойе под возмущенные вопли привратницы.

– Да здравствуют права человека! – кричу я Хефнеру, когда мы бежим по грязной лестнице в зал.

– Гут! – радуется член бундестага.

За ужином снова подают баранину, составляющую основу местного рациона. Бедные наши вегетарианцы… Все страшно измотаны количеством впечатлений, резкоконтинентальным климатом, недосыпом и межъязыковым напряжением, хочется войти в номер, упасть на постель и спать несколько суток, но вечером у меня свидание с Вильфридом, а у Лолы – с Николасом. Мы сидим вчетвером в ресторане, пьем кофе по десять долларов чашка, в ужасе переводя это в рубли, и беседуем. Лола с Николасом – по-английски, я с Вильфридом – по-немецки. Когда мне не хватает слов, мы рисуем в записной книжке Вильфрида картинки друг другу. На эстраде бесятся американцы с гитарой и разбитная Барбара из Амстердама поет сексуальные шлягеры; свет притушен, и только фонтаны шелестят и переливаются под прожекторами. К нам подходит венгерка Рита, так и не сыгравшая в моей пьесе.

– Я давно наблюдаю за вами, – говорит Рита. – Вы уже два часа разговариваете, но ведь Вильфрид не знает ни слова по-русски, а Маша плохо говорит по-немецки.

– Мы разговариваем на линии сердца, – объясняет Вильфрид.

– А что вы все время рисуете? – не унимается Рита.

– Мы рисуем свои разговоры, – объясняет Вильфрид. – Видишь, человек сел на корабль, вечером в ресторане он танцует с женщиной, но примеряет ее к идеалу. А вот на этой страничке он прикидывается слепым, чтобы безуспешно не примерять идеал к женщине, с которой он живет.

– А что все это значит?

– Это из одного писателя, его зовут Макс Фриш.

– А почему вы так странно разговариваете? Это так у русских принято? Все уже разбрелись по номерам и занимаются любовью, а вы картинки рисуете?

– Нам интересно.

– Давайте лучше я сяду к Вильфриду на колени и буду переводить. Ведь я училась в русской школе, я знаю все слова. – Рите очень хочется всем помочь, ей просто не приходит в голову, что при наличии мужчины в помещении можно сидеть на стуле, а не у него на коленях.

– Давай попробуем, – соглашаюсь я. Рита плюхается на колени Вильфриду, ерзая, выбирая наиболее комфортное положение, и делает самое умное выражение лица, на которое способна.