Масахико Симада - Хозяин кометы

Нет, он не боялся, что Каору станет угрожать его положению единственного и неповторимого сына семьи Токива. Он был абсолютно уверен в своем превосходстве: тоже мне соперник. Но Мамору не выносил ласковых взглядов, какими смотрели на этого «самого одинокого ребеночка на свете» отец, бабушка и Андзю. При виде того, как его семейка прыгает вокруг этого придурка, подобно толстухам, дефилирующим перед тощими, как скелеты, негритятами Биафры [6]со вздувшимися животами, его так и подмывало издеваться над Каору.

– У буржуа на роду написано издеваться над слабаками, – хвастался он одноклассникам. Младший брат Каору был в этом смысле идеальной мишенью.

– Так и прибил бы его, – бормотал себе под нос Мамору, сидя запершись у себя в комнате, – он клеил модели, и от запаха ацетона дурела голова.

Отец строго-настрого приказал Мамору:

– Не вздумай обижать Каору. Будешь вымещать на нем злость – готовься к тому, что однажды она, усилившись вдвое, вернется к тебе. Не воспринимай Каору как чужого. Не можешь признать в нем брата – заботься о нем как о младшем товарище.

Мамору настроился по-своему выполнять сказанное отцом. Бить Каору, издеваться над ним, держать на побегушках – это и значит заботиться о младшем товарище.

Мамору так «заботился» о Каору, чтобы на его лице и теле не оставалось следов. Он просовывал ему карандаши между пальцами, а потом с силой сжимал руку; он говорил: потренируем-ка мышцы живота – и лупил по нему баскетбольным мячом; он отрабатывал на нем приемы: бросок с захватом «ножницы», удушающий захват и захват «коброй». Каждый день он старательно, будто выполняя домашнее задание, мучил Каору.

– Я о тебе забочусь, чтобы не прибить. Перестану лупить тебя – вот тогда берегись. Только попробуй настучи кому-нибудь, худо будет.

В ответ Каору, потупившись, что-то пробормотал себепод нос. Мамору это не понравилось:

– Чтоты там сказал?

– Так, ничего, – ответил Каору, смотря на Мамору исподлобья.

– Что ничего? – Мамору с силой потянул его за волосы, но «самый одинокий на свете ребенок» почему-то сохранял при этом презрительную усмешку.

У Мамору на душе стало паршиво, он стукнул разок Каору по голове, как по барабану, и удалился в свою комнату. Мамору злился все больше: «Вот гаденыш, такую рожу скорчил, будто ждет не дождется наихудшего».

Но Каору, видимо, уже испытал наихудшее. После потери родителей любая неприятность казалась ему пустяком. Так что для него издевательства Мамору были некой «предустановленной гармонией», [7]как, к примеру, мультики по телевизору.

– Станет издеваться – беги ко мне, – постоянно убеждала Каору бабушка.

Она вместе с горничной жила во флигеле; чтобы попасть туда, надо было перейти по мосту через пруд в саду. Когда Мамору бывал не в духе, Каору от него там скрывался. А Мамору настойчиво продолжал свои издевательства. Но что бы он ни говорил, что бы ни делал, Каору не оказывал ему никакого сопротивления, притворяясь бесчувственным. Впрочем, в нем постепенно накапливалась усталость.

– Нечего сказать, хорошо пристроился. Шел бы ты отсюда куда подальше, – постоянно попрекал его Мамору.

В доме негде было расслабиться, и Каору стал чаще наведываться во флигель, чтобы избежать встреч с Мамору. Старший брат редко заглядывал сюда: больно надо выслушивать бабушкины нотации. Каору частенько спал днем в комнате горничной. Фумия, которая ухаживала за бабушкой, любила песни, и ей очень нравился голос Каору. Она покупала ему много дешевых сладостей, которых обычно не держали в доме. У Каору, можно сказать, была целая кондитерская.

Андзю считала Каору своим младшим братом. Мамору обращался с ним как с прислугой. Отец любил его как сына своего лучшего друга и любовницы. Для матери Каору так и остался приемышем. А бабушка справедливо оценивала обоих внуков. Она взяла на себя роль беспристрастного наблюдателя. У горничных были свои предпочтения. Харуэ поддерживала Мамору, Мадока – Андзю. А Фумия, не принимая в расчет интересы семьи Токива, легко и просто общалась с Каору. Собака Павлов служила Андзю, кошка Тао была игрушкой Мамору.

В благодарность за то, что Каору иногда пел ей, Фумия подарила ему двух рыбок. Бабушка дала ему рукомойный тазик, он запустил в них рыбок и принес к себе в комнату Золотого вуалехвоста он назвал Радость, а черного телескопа – Грусть.

Бабушка понимала, что Мамору издевается над Каору, но при этом мальчик никогда не жаловался. Поэтому бабушке было интересно узнать, как воспитывали Каору до того, как он появился у них.

Однажды, когда Каору пришел отдохнуть к Фумии, бабушка позвала его на веранду и стала расспрашивать:

– Каору, а где родился твой настоящий отец?

Каору попытался вспомнить, что рассказывала ему мать после смерти отца.

– В Маньчжурии. В Харбине.

– Вот как, в Харбине? А ты видел своего дедушку?

– Нет.

– А бабушку?

– Нет, ни разу не видел. Они умерли до того, как я родился.

Бабушка как-то по-новому посмотрела на Каору и подумала: может, в нем течет не только японская кровь. Миндалевидные глаза со складкой на веках, прямая линия носа, белая, как воск, кожа, коричневатые волосы. Все это казалось бабушке очевидными доказательствами. Впрочем, сейчас на улицах можно встретить людей и с рыжими волосами, и с накладными ресницами, и с резкими чертами лица. Такие времена пошли, что редко где увидишь настоящее японское лицо. Может, Каору и не выбивается из общей массы.

– А твои дедушка или бабушка не были иностранцами? В те времена в Харбине было много русских и евреев.

Но Каору, похоже, совершенно не интересовала история его предков.

– Не знаю, – ответил он, но при этом вспомнил, как мама, которая тогда уже не вставала с постели, взяла альбом и со словами: «Это твой дедушка» – показала ему фотографию мужчины со светлыми глазами. Еще она сказала: «Это твоя бабушка» – и указала на женщину, которая хотя и была одета в кимоно, но совсем не походила на японку.

Но пока бабушка не завела с ним этот разговор, Каору и в голову не приходило, что в нем течет какая-то особая кровь.

Прошел год с тех пор, как Каору поселился в доме Токива. Он нашел себе место, где ему было хорошо и удобно, он с удовольствием заботился о Радости и о Грусти, смог подружиться с Андзю – в общем, неплохо приспособился. Мамору продолжал «заботиться о младшем товарище», но ему самому наскучили одни и те же приемы. Каору достаточно было выполнять все поручения старшего брата, и, если тот не пребывал в особенно дурном настроении, Каору мог даже отдыхать в доме, в гостиной. Когда гостей не было, Андзю занималась здесь музыкой, все остальное время в комнате было тихо, как в часовне, солнечный свет из окна и маятник настенных часов становились ее полновластными хозяевами. Здесь Каору предавался мечтам. Под роялем кошка Тао грелась на солнышке, это было ее излюбленное место. Но Каору выгонял ее оттуда, раскладывал подушки, ложился и закрывал глаза. Он слушал звуки рояля, на котором играла Андзю, голоса птиц в саду и представлял себе миллионы зрителей со всего мира, замерших в восхищении. Их взгляды были обращены на него – такого, каким он представлял себя в будущем. Его голос, так поразивший семью Токива, звучал великолепно – Каору пел песню, которую оставил ему умерший отец.