Малькольм Брэдбери - Профессор Криминале

Так я познакомился с очередной особенностью Басло Криминале: это был человек, которого трудно выследить, зато вновь упустить из виду — легче легкого. Я поискал глазами мисс Белли и мисс Уччелло; те уже вились вокруг Монцы, мастеровито закатывая глаза и всплескивая руками на итальянский малахольный манер. «Куда он подевался?» — спросил я у мисс Белли, едва удалось перехватить ее на энном витке. «Опять зачебуччил свой ошизительный финт с исчезновением», — давясь от восторга, отвечала Белли. «Опять? Значит, он такое часто откалывает?» «Ошизительно часто, по десять раз на дню», — сказала мисс Уччелло. «Нам ли не знать, мы ж вроде как персонально к нему приставлены, — добавила мисс Белли. — Вот взбредет ему спуститься в деревню за свежими газетами, а мы сопровождай». «И стоит чуть-чуть отвлечься — глядь, его нет как нет, — сказала мисс Уччелло. — Ищешь его, ищешь, иногда аж до темноты». «Денег он с собой не носит, где остановился, не помнит», — сказала мисс Белли. «В итоге-то, конечно, его отлавливают где-нибудь у черта на куличках и привозят на виллу в полицейском «воронке», — сказала мисс Уччелло. — И сегодня отловят, не сомневайтесь».

«Но зачем он так себя ведет?» «Кто бы знал, — сказала мисс Уччелло. — Время от времени ему кажется, что он в Рангуне. Почему именно в Рангуне — понятия не имею». «Наверно, потому, что Рангун произвел на него неизгладимое впечатление», — сказала мисс Белли. «Выходит, он малость того?» — я повертел пальцем у виска. «Вот уж нет, вот уж нет! — вскинулась мисс Белли. — Это мы все по сравнению с ним недоумки». «Просто он на каждом шагу углубляется в себя, — объяснила мисс Уччелло. — Он ведь философ, а не кто-нибудь». «Но сейчас, мы надеемся, он не слишком глубоко зашел», — сказала мисс Белли. «После ужина он должен держать приветственную речь, — сказала мисс Уччелло. — И если мы до вечера не успеем его найти, Монца нам голову откусит». Как раз в этот момент Монца, спустившийся было на пол, чтоб надавать прислуге указаний поувесистей и тем самым реанимировать собственный талант организатора, вновь залез на свою импровизированную трибуну, хлопнул в ладоши и завопил: «Прего, ахтунг! Разрешитти заделать вама дополнительни объявлементи!»

«Объявлементи! — фыркнула мисс Белли. — По-моему, объявлементи-то во всем и виновати. Басло их на дух не переносит, особенно в исполнении Монцы». И вскоре я вынужден был признать, что в ее словах есть определенный резон. Без объявлений никакая конференция не обходится; но Монца превращал сей рутинный процесс в высокое искусство. Исключительно благодаря этому умению — прочие заслуги не в счет — ему и доверяли руководство всевозможными ответственными оргкомитетами; он был международным гроссмейстером по хлопкам в ладоши и брякам ножа о графин, виртуозом громобойного молотка и заливистого колокольчика. Мне еще предстояло убедиться, что Монцевы объявления застревают в сердцах участников конференций на годы и годы, меж тем как собственно доклады, заседания и приемы, о которых он возвещал, бесследно стираются из памяти.

Короче, Монца нечеловеческим усилием переборол растерянность и разобъявлялся вовсю. Колоссальная махина литературного форума задышала, сдвинулась с мертвой точки. В первую очередь мы выслушали объявление об установленном распорядке дальнейших объявлений. Монца объявил, что собирается делать объявления каждое утро, ровно в десять, перед началом заседаний. А коль скоро именно объявления — залог успеха любой конференции, желательно, чтоб при этом присутствовали все делегаты до единого, даже те, кто не сможет или не захочет посетить сами заседания. Впрочем, если в какой-нибудь из дней утренней порцией объявлений можно будет пренебречь — что весьма и весьма сомнительно, — об этом нам объявят особо. Потом Монца огласил список предполагаемых докладчиков и тематику докладов, график работы секций, примерный регламент заседаний, перерывов, питаний и аперитивов, а также список многообразных культурно-досуговых мероприятий, запланированных оргкомитетом, дабы наше интеллектуальное напряжение периодически ослабевало: например, водная прогулка, экскурсия в старинный Бергамо, торжественный ужин при свечах по окончании первой половины срока, концерт камерной музыки на близлежащей вилле Беллавеккья (совсем рядом, другая сторона лаго, обратна-туда...) и тому подобное.

Засим Монца объявил, что сегодня вечером в зале Девяти Муз состоится большой прием, который увенчается парадным банкетом в трапезной фра Липпо Липпи. Банкет почтит своим присутствием попечительница фонда Маньо, г-жа Валерия Маньо, специально прибывающая из США, — к счастью, на острове обнаружилась посадочная полоса, способная вынести вес ее личного «боинга-707». В заключение Монца объявил, что на данный момент запас объявлений исчерпан, но запас был солидный, в связи с чем до начала приема осталось, увы, всего минут двадцать. А ведь наверняка мы не прочь переодеться; а ведь приготовленные для нас апартаменты разбросаны по всей обширной территории; а ведь мы тут зазря теряем драгоценное время, давно пора бежать в секретариат за ключами и гостевыми ордерами. «Однако мы уже на полчаса опоздали», — сказал я мисс Белли, сверившись с циферблатом. «Это по британским меркам, — отвечала та. — В Италии стандарты льготные: кто опаздывает на час, тот является на полчаса раньше срока».

В секретариате, где выстроился длинный хвост из жаждущих заполучить ключи, я влип в скользкую ситуацию — первую среди многих, ожидавших меня в Бароло. Не знаю, по какой причине (моя ли телеграмма оказалась чересчур лаконичной, языковой барьер — труднопреодолимым или итальянские нравы — излишне вольными), но нам с Илдико отвели одну комнату на двоих. Нет, у меня возражений не возникло—и вы бы меня поняли, если б хоть раз увидели Илдико воочию, — зато она имела полное право закатить скандал. «Ну, куда мы теперь?» — спросила Илдико; пока я толкался в секретариате, она наслаждалась панорамой озера, стоя на свежем воздухе, у перил террасы. «Нас обоих сунули в Мемориальную купальню». «В купальню? Значит, спать придется в воде?» «Вряд ли непосредственно в воде, но что в одной постели — уж точно. Хочешь, пойду пособачусь с ними по этому поводу?»

Илдико вылупила глаза: «По такому поводу — и собачиться?» «Да я не то чтоб сам собирался собачиться, просто думал, что, может, ты будешь против». «Собачиться с бюрократами — себе дороже. Заведут канитель, за неделю не расхлебаешь. А мне казалось, на Западе это не считают развратом». «Погоди, Италия — еще не весь Запад. Словом, ты согласна?» «Конечно, согласна. Глянь, благодать-то какая! Лучше, чем в цекистском профилактории. На Западе всюду так?» «Боюсь, далеко не всюду. Местами Запад просто омерзителен. По сравнению с тем, что ты видишь, — даже не местами. Сплошь». «А на чьи деньги эта благодать устроена?» «На деньги штатовской попечительницы. Состояние она сколотила, если не ошибаюсь, на самолетах и лекарствах. Так что перед тобой, можно сказать, американский империализм с человеческим лицом». «Значит, теперешним кайфом я обязана империализму?» «Ему, родимому. Тебя это раздражает?» «Ни фига не раздражает. — Илдико цапнула меня под локоть. — По мне, тут просто рай земной. Ну, где наш шалаш? Веди!»