Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

– Да, сударыня, сны вещь интересная и современной наукой мало изученная. Погиб, говорите. Значит, вы у нас вдова Михал Михалыча Неказистого. Что ж, очень достойный человек, скажу я вам. Приятный собеседник и охотник заядлый.

– Как? Боже мой, так вы его знаете? – Не стоит, думаю, говорить о том, что на тот момент вдова танцевать перестала.

– Ну кто же, голубушка вы моя, не знает Михал Михалыча? Я же говорю, очень достойная личность. И народ, между прочем, к нему тянется, потому как чувствует он в нем авторитета.

– Это хорошо. Я рада за народ. А где он сейчас?

– В основном в поле. Многие сейчас уже в ночную заступают.

– Нет, Фаддей Авдеич, я не о том. Где сейчас мой муж?

– Да кто ж его знает? Поди бегает себе где-нибудь с ружьишком по лесам дремучим. Я же говорю: охотник, хлебом не корми. Сутками может пропадать на этой охоте. Бывало рябчиков, перепелов, куропаток набьет, ну и, ясное дело, в якиторию. Для общего, так сказать, блага. Нет, достойнейший он человек.

– Фаддей Авдеич, ну вы же не можете не знать, какого-нибудь способа отыскать его.

– Запомните, голубушка, я всегда говорю только то, что есть на самом деле, и только то, что знаю. Я Вашего покойного супруга не видел давно, но вот слухи пошли, что он опять в волчью яму угодил. И уже в который раз, между прочим. Только вы, дорогая моя, так не волнуйтесь и, пожалуйста, успокойтесь. Ведь слухами, как известно, не только земля полнится. Однако, глядя на выражение вашего лица, в котором читаю растерянность, а в глазах, попросту, по-русски, безысходность, все же, мыслю, посильную помощь оказать вам смогу. Поверните вашу очаровательную головку на сорок пять градусов вправо. Видите, у стены одиноко сидит человек в футляре? Зовут его Степан Данилович. Он у нас раньше в очень секретной конторе картотекой заведовал. Вот этот знает все. А вы танцуйте, голубушка, танцуйте. Даже я его иногда боюсь. Представляете? Но вы попробуйте. Нет-нет – да и получится. А вдруг? К тому же выхода у вас другого нет. Правда, скажу вам по секрету, любит, сволочь, чтобы к нему непременно с подобострастием. Вот на этот счет дрянь редкостная. Отпетая дрянь, я бы сказал.

– Ох, спасибо вам, Фаддей Авдеич! Уж видит Бог, я постараюсь.

– Ну, Бога трогать не надо. Он здесь ни при чем. Но вы, голубушка, действительно, уж постарайтесь. Ведь все про всех знает, подлец… Нет-нет, не сразу, – очень спокойным, но безапелляционным, с примесью железа тоном остановил он рванувшуюся было с открытым забралом Людмилу Георгиевну к одиноко сидящему у стенки человеку в футляре. – Почему в футляре? А действительно, глядишь на него и понимаешь: определенно в футляре. Видите, как глазом-то косит? Видать, зараза, заподозрил, что мы о нем говорим. Давайте-ка мы с вами сначала к нам за стол присядем, выпьем, а чуть время пройдет, так вы и попробуйте. Силыч, второй концерт Рахманинова… Ой! – верзила схватился за сердце. – Предчувствие! Эльвирушка моя свет Тарасовна в трансе! Довел-таки, интеллигент поганый! Ну, Грибничок, твою мать, попадись ты мне сейчас под руку! – Схватив Людмилу Георгиевну за локоть, он вместе с ней решительным шагом направился к нашему столу.

О, благодарю тебя, блаженный! Всем своим никчемным и непомерно глупым естеством благодарю! Да я тебе, родной, не только бы копеечку, я б тебе сотню долларов отдал! А может, даже двести! А может, даже триста!.. Нет, стоп, достаточно двухсот. Да даже двести много…

И все же, дорогой читатель, вам ведь наверняка небезынтересно будет знать, что я предпринял, подобное услышав из уст Фаддей Авдеича? Так вот, еще секунды не прошло, а я уже сидел как мышка, и именно за тем столом, на который мне еще совсем недавно указал блаженный. Сидел подле дворян и делал вид, что пью напиток, которым якобы наполнен был пустой стопарь. Сидел, не смея шелохнуться и ожидая хлестного удара по балде в затылок, чтобы, естественно, немедленно закончить жизнь бездарную свою среди лесов в японо-русской якитории. О боже, какова ирония судьбы.

Действующие лица:

а) Граф;

б) Князь;

в) Еропка.

На столе: икра черная, икра красная, осетрина, белужий балык, расстегаи, свежайшее сливочное масло, дымящаяся грибная запеканка на сливках, источающая немыслимые ароматы, соленые рыжики, сверкающий белизной хлеб, нарезанный тонкими ломтиками, литровый графин чистейшей, впоследствии маслянисто стекающей водки тройной, как минимум, очистки. А также земляничный морс цвета невероятного и вкуса, как мы думаем, необыкновенного.

За все время диалога графа с князем оба этих дворянина периодически опорожняют графин с водкой, при этом закусывая с большим аппетитом и по достоинству оценивая вкусовые качества снеди, поданной на стол.

Князь. О, если бы ты знал, как рад я тебя видеть, граф. И хорошо, что в добром здравии. Ведь ты не хуже меня знаешь, какие нынче времена.

Граф. У-ух, дивно балычок идет под водочку!.. Да-да, mon cher, столицу лихорадит. Да я смотрю, у вас в Москве, однако, тоже крайне неспокойно.

Князь. Конечно же не так, как в Петербурге, но и до нас все это эхом докатилось. А ты, скажи, давно ли из столицы, коли не секрет?

Граф. Ну, как тебе сказать? Уже, по-моему, с неделю. Может, с полторы… Ай, сейчас кругом такая круговерть, что даты толком не упомнишь. Эдакий везде кисель с компотом. А у меня же, сам, брат, понимаешь, служба.

Князь. Да, времена… Нет я могу понять: наш мир, он далеко несовершенен, ну и когда с немытой харей за топор еще куда ни шло, но чтоб дворяне!

Граф. Французская болезнь, mon cher. Она – как гонорея. Egalite, fraternite… И что у них еще там?

Князь. Liberte.

Граф. Ну, правильно. Куда ж французу без свободы? Да вот ведь что прискорбно: потом всю эту «либерту» с «фратернитой» да к нам в Россию с загадочною русскою душой. И вот вам результат: у них еще там гильотина не остыла, а мы уже на площадь, строить новый мир! Ну что ты мне на это скажешь, князь? Откуда эта прыть берется?

Князь. Я мыслю, граф, с тех пор, как мы Наполеона Бонапарта пинком под зад до самого Парижа. Ты только вспомни, сколько разом безмозглых либералов наплодилось, а для России это хуже, чем чума. Куда ни плюнь, там русофил. Куда ни глянь, какой-нибудь любитель порассуждать под водочку о вольности степной. А после хором все, как попугаи: «Да здравствует народ! Народ-освободитель!»

Граф. Уверен, князь, народ сам толком этого не понял. Откуда ему знать, с какими мыслями, к тому ж не раньше, чем к полудню, его хозяева проснутся? И в правильный ли тапок залезет правая нога? Давай, mon cher, еще по рюмочке. Уж больно водка хороша (Наливают и выпивают.) У-у, брат, икорка с маслицем воистину моей душе нектар, амброзия. Да, кстати, надобно признать и рыжики отменно засолили. Поверь, mon cher, я в рыжиках-то знаю толк.