Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

После неудавшейся попытки загасить бычок об лоб осточертевшего до колик, ненавистного мне Фаддей Авдеича, которого все-таки с грехом пополам извлекли из-под стола, я ненароком взглянул на Людмилу Георгиевну. Она, не отрываясь смотрела в тот дальний, плохо освещенный угол, откуда еще совсем недавно вернулась задумчивая и обескураженная.

Я зачем-то тоже посмотрел в ту сторону и увидел там Степана Даниловича, спокойно, с улыбкой наблюдавшего за происходившей вакханалией. Наши глаза встретились, и я, поверьте, выронив из рук берестяной стопарь, моментально протрезвел. Снова дикий, но неведомый доселе животный страх сковал мои члены. Он, будто током, пронизал меня от головы до пяток. Сначала, помню, наступила оторопь, затем я, судя по всему, от страха или умер, или потерял сознание.

Очнулся от ощущения, что мне ужасно жарко и я весь в поту. Потом понял, что лежу на чем-то деревянном и, значит, естественно, очень жестком. И лежу я абсолютно голый, а кто-то сзади дубасит меня по спине и заднице чем-то горячим и хлестким. Я, как мог, вывернул шею и обнаружил над собой, словно огромную глыбу, склонившуюся здоровенную голую фигуру Фаддей Авдеича с двумя дубовыми вениками в руках.

Как вы думаете, дорогой читатель, что еще делал в бане Фаддей Авдеич, кроме как обхаживал меня вениками по ягодицам? Совершенно верно: он улыбался.

– То, что вы, товарищ Грибничок, об меня хотели загасить сигарету, это неправильно. А знаете почему? Потому что порядок есть порядок, и его нарушать нельзя. У нас в якитории не курят, а вы себе позволили. Ну да ладно, мы вас прощаем, – по моей дряблой жопе долбанули так, что я подлетел, как недоеденный угорь – прощаем, потому как баньки исключительно для услады, а значит, попросту, по-русски, только с добротой и лаской.

Оставалось одно: сильнее стиснуть зубы. Ведь все равно деваться-то мне было некуда. Вот я и лежал. Лежал и терпел, пока откуда-то с боку до моих ушей не донеслись столь характерные женские стоны, что на какое-то время заставили меня забыть даже о вениках. Справа по борту, и тоже абсолютно голая, на похожей деревянной лавке лежала вдова олигарха Людмила Георгиевна Неказистая и стонала так, будто на данный момент с огромным наслаждением беременела. А плотного телосложения пышногрудая сожительница Фаддей Авдеича Эльвира Тарасовна Касперчак, в девичестве Зусман, теперь уже, понятное дело, без кокошника и сарафана весело и непринужденно прохаживалась по вдове, дубася по ее спине размашисто, хлестко и со знанием дела, такими же увесистыми вениками, но только березовыми.

«Господи! Всемилостивейший! Хоть я и большой поклонник русской бани, однако, ну, на хрена мне это все?» – и это, дорогой читатель, последнее, что я еще успел подумать перед тем, как окончательно уйти в нирвану.

Когда я проснулся, боль в глазах ощутил поначалу просто нестерпимую, но, правда, потом, слава богу, вроде бы немного проморгался. Однако нос был заложен полностью и не дышал вовсе, а во рту ее величество сухость царила такая, что я, как заведенный, начал глотать примерно с той же периодичностью, что и моргал, судорожно пытаясь найти живительную слюну в навсегда, казалось, пересохшей от храпа носоглотке. А мою носоглотку, в свою очередь, по процентам влагосодержания можно было бы сравнить разве что с колодцем в пустыне Сахара… или Атакама. вы там, кстати, не бывали? Я тоже, но ручаюсь, что подобное сравнение абсолютно точное. А вот мой ночной храп, судя по всему, был очень громким и весьма продолжительным, потому что горло у меня болело как при самой настоящей ангине, в самой что ни на есть ее кошмарной форме и в самой-самой отвратительно-болезненной стадии.

«Нет, безусловно, первостатейный самогон вещь конечно же изумительная. Это надо признать. Но только, господа, не в таких же количествах» – почему-то именно эта мысль, а не какая иная, первой пришла мне в голову, когда я лежал на широченной кровати, укрытый плотным, увесистым одеялом, сшитым из ярких разноцветных лоскутов, и слезящимися, часто моргающими глазами с видом совершенного страдальца смотрел на деревянный потолок, ни в малейшей степени не испытывая желания совершать какие-либо телодвижения. Однако при этом ведь отлично понимая, что, во всяком случае пока, и не имею такой счастливой возможности. Единственное, что я мог на тот момент себе позволить, – очень медленно и очень осторожно, приложив немалые усилия, повернуть свою черепную коробку, раскалывающуюся, как соприкоснувшийся с асфальтом глиняный горшок… и с неподдельным удивлением обнаружить подле себя спящую нагую женщину, по всей вероятности сбросившую во сне это самое одеяло из разноцветных лоскутов, которым нас укрыла чья-то заботливая рука. Сомнений быть не могло: рядом со мной лежала вдова олигарха Людмила Георгиевна Неказистая. В конце-то концов, ну что я по голой спине не в состоянии отличить близкую мне женщину от кого-то другого? Тем более, так полюбившаяся мне родинка под правой ягодицей… О, пожалуйста, простите меня, идиота, за такие подробности! Как-то, знаете, вырвалось само собой. Ай, ну что ж я за болтун такой восторженный?! Невоздержанный на слова и не умеющий хранить не только свои, но и чужие тайны. Нет, иногда я все-таки очень сильно себя недолюбливаю. Очень.

В общем, картина у нас вырисовалась следующая. Лежа на животе и широко раскинув по сторонам как руки, так и ноги, вдова мирно и безмятежно посапывала в мягкую и большую пуховую подушку, иногда, правда, вздрагивая и тихо бормоча себе под нос нечто до того невразумительное, что лучше этого не слышать. Я хотел было укрыть Людмилу Георгиевну, но вовремя вспомнил, что мне это пока действительно не под силу.

«Ничего, – подумал я, – и без одеяла неплохо смотрится, раз уж ей так жарко. По идее, если не ошибаюсь, на дворе ведь должно быть лето? Ну, значит, не замерзнет», – окончательно успокоил я себя на это счет.

«…Моя рука нежно коснулась ее бедра, и она, словно только и ждала моего прикосновения, едва проснувшись, всем своим, в мгновение запылавшим страстью естеством, с кошачьей грацией, изогнувшись, подалась ко мне и прильнула горячим, будто Богом созданным исключительно для любви телом, издав чарующий протяжный стон, способный заставить любого адепта высокой морали не задумываясь пасть к ее ногам и немедленно начать сходить с ума от жарких объятий и горящих огнем поцелуев…» – я понимаю, мой дорогой терпеливый читатель, что, следуя современным литературным канонам, было бы неплохо в этом месте на пару страничек написать сцену утреннего пробуждения вдовы с последующим бурным развитием действия, венцом которого явилась бы с точки зрения логики банальная физическая близость уважаемой Людмилы Георгиевны и сорокасемилетнего Грибничка. Хотя я и приношу свои извинения, но посудите сами, окажись вы на моем месте и выпей вы, как я, накануне хотя бы половину, то, уверяю, навряд ли у вас появилось бы горячее желание живописать в радужных тонах кистью французских импрессионистов процесс утренней гимнастики. Ну и, само собой разумеется, имей вы на то определенные задатки… Нет-нет, я исключительно о манере письма.