Уильям Голдинг - Двойной язык

– Это им покажет!

– Ион… Луций Гальба! Пропретор! Он просто обязан возместить ущерб ради чести Рима!

Ион задумался:

– Я для него сейчас не слишком благоуханен.

– Так ты хотя бы это заметил?

– Хотя бы? Твое благочестие не всегда изволит быть наблюдательной. Я ведь получил ясное предупреждение от нашего господина и властителя.

– Твоя святость, казалось мне, была сама любезность.

– Не забывай про девочку. Менестия, ты очень шокирована?

– Вовсе нет, твоя святость. Ведь тебя и надлежит называть «святость», ведь верно?

Ион засмеялся и снова обернулся ко мне:

– Но ты бы могла написать письмо, первая госпожа.

– Я? Написать письмо?

– А что? Если ты умеешь читать, значит, умеешь и писать.

– Пусть напишет Персей, а я подпишу его «Пифия».

– Лучше предоставь это мне. И попрактикуйся в подписи… я обдумаю… но для начала поупражняйся в написании слова «Пифия». А потом мы решим, не подписать ли тебе его и собственным именем.

– Не думаю, чтобы это было пристойно. К тому же кто-нибудь может им воспользоваться.

– Для чего?

– Ну-у… ты знаешь… для магии.

– Мы подумаем. Ты умеешь писать, юная госпожа? Или ты предпочитаешь быть просто вещью?

– О чем ты говоришь, Ион? – сказала я.

– А ты понимаешь, юная госпожа?

– Да, твоя святость, – ответила Менестия. – Конечно.

– Что – конечно? Конечно, понимаешь или, конечно, вещь?

– И то, и другое, твоя святость.

– Лучше объясни мне, Ион. Видимо, я совсем глупа.

– Вовсе нет. Просто у тебя иной ход мысли. Менестия знает, что ей больше по вкусу быть хорошенькой и носить красивую одежду, чем весь день просиживать в книгохранилище над скучными старыми книгами. Не так ли?

– Да, твоя святость.

– Менестия! Как ты сможешь пользоваться гекзаметрами, если не будешь их читать?

– Ты забываешь, дорогая госпожа. Когда-то и ты только слушала их, а не читала. Да и читая, произносила их вслух. Я слышал тебя.

– Менестия, ты сидела в портике, как я тебе велела? Пока мы были в отъезде?

– Да, первая госпожа. Конечно сидела. Поначалу спрашивающих было мало. Но попозже, когда про меня узнали, сюда приходили толпы. Я обычно сидела вон там. Конечно, позади меня всегда стояла Лидия…

– Но ты же не присаживалась на корточки?

– Нет, первая госпожа. Я велела Лидии приносить табурет для дойки и сидела на нем. Он ведь очень удобный, знаете ли, ну совсем точно дома в коровнике. Конечно, я как следует закутывалась. В портике ведь холодно, а внутрь я не заходила. Но по большей части мне было очень хорошо. Для начала мне помогало это странное мое чувство, а потом оно уже и не нужно было.

– Но что ты делала… говорила?

– Ну, конечно, когда у меня было мое странное чувство, я не знаю, что я говорила! Но потом я поняла, что все совсем просто. Если спрашивает юноша, говоришь ему, что он будет счастлив в любви. А старику говоришь, что жизнь у него будет долгая и ему выпадет нежданная удача.

– А женщинам?

– Женщины почти не приходили.

– Менестия, можешь идти.

Девушка поклонилась и ушла.

– Кому-то надо взять ее в руки.

– Твоя обязанность, первая госпожа. Я тебе не завидую.

– А большинство мужчин позавидовали бы.

– Неужели? Да, пожалуй. Она хорошенькая маленькая, – и снова эта брезгливая дрожь, – вещица.

Мы потерпели поражение, Менестия ничему не поддавалась, будто дикая ослица. Даже ее «странные часы» стали менее частыми, и я совершенно уверена, что вскоре они превратились в чистое притворство. К тому времени, когда весна выплеснулась из долин и начала взбираться по извилистой дороге в Дельфы, она стала бледной, плаксивой и постоянно хныкала. Она так упрашивала отпустить ее домой, что в конце концов нам пришлось исполнить ее желание, так как она была свободной, а отец согласился принять ее обратно вместе с приданым. Он был мягким и совершенно непохожим на моего отца. Он заставил меня задуматься о себе самой гораздо больше, чем она. Ее-то понять было просто – избалованная жрица. Он же был мужчиной – мелкий землевладелец, – портившим баловством не только своих детей, но и свою скотину.

«Странные часы» Менестии тоже заставляли меня задуматься. Они внушали мне тревогу: ведь хотя я была первой госпожой уже много лет, ничего им подобного я никогда не испытывала. Мне нужен был дым лавровых листьев, однако их магическая сила словно бы слабела. Олимпийцы, казалось, удалялись все дальше и дальше. Во мне все больше – толчками и рывками – нарастала тревога за них, и особенно за Аполлона. К этому времени я прочитала уже очень много и была совсем сбита с толку. Казалось, никто точно не знал, кем были Олимпийцы и принадлежал ли к ним Аполлон с самого начала. Я поделилась этой тревогой с Ионом, от которого никакой помощи не получила. Он сказал, чтобы я продолжала жить, как жила, и надеяться, что свет будет пролит самими богами. Вдобавок к этой тревоге надо было подыскать девушку, которая могла бы стать второй госпожой – ведь, как я сказала Иону, моя жизнь не вечна.

– Дорогая госпожа, неужели оракул сам о себе не позаботится?

– Хотела бы я быть уверенной в этом.

– Если не ты, так кто же?

– Ты!

Ион обратил на меня долгий взыскательный взгляд.

Под конец мы починили кровлю Пифиона, как следует, а промокший угол книгохранилища, который прежде был либрарием, остался под «временной кровлей». А потому огромное помещение стало совсем холодным, и Персей жаловался, что будет хлюпать носом весь год напролет. Но, как я сказала ему, чем станут Дельфы без Пифии? И он был вынужден согласиться.

Фокида прислала нам девушку. Маленькую худышку, и мы получили ее как раз тогда, когда она вдруг начала расти. Она была смуглой, как я, и ее звали Мероя. Мне кажется, она была как-то связана с Египтом. Очень серьезная и чрезвычайно набожная. Я даже приняла решение, что не позволю ее благочестию запугать меня, но так до конца и не избавилась от ощущения, что она не одобряет свою первую госпожу. «Странным чувством» она не обладала, но и не подумала учиться читать, пока Серапис не указал, что ей следует уметь читать. Серапис был новым богом, не связанным с древними египетскими богами, и это еще больше усилило мою тревогу. Если мы принялись придумывать богов, чем это кончится?

Потом исчез Ионид. Прошло некоторое время, прежде чем я заметила его отсутствие, настолько привыкнув видеть его все время рядом, что бессознательно продолжала его видеть, даже когда его рядом не было. Вышла большая неловкость, когда я подошла к треножнику, чтобы давать ответы оракула, и вдруг поняла, что Иона в нише нет. В конце концов его заменил один из святых жрецов, но мне пришлось ему подсказывать, потому что он не справлялся с гекзаметрами. Ничего хорошего из этого не вышло. Просители уже ждали от меня стихотворных ответов, и хотя я их давала и на этот раз, необученный молодой человек перелагал их в неуклюжую прозу. Таким образом то, что некоторые люди лестно называли «возрождением оракула», понесло, как говорится, серьезный урон. Я жаждала возвращения Ионида. Я же привыкла опираться на него. Затем я обнаружила, что и Персей отсутствовал. Узнала я это потому, что он попросил меня принять его и признался, что покидал книгохранилище.