Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

Кто ты? За что ты послан нам? Что остановит твой гнилостный рост? Смерть деда? Металлические речи? Не верю…

Тебя нельзя ни выбросить, ни запихнуть в железный ящик — рано или поздно ты как вялый мухомор раздвинешь по швам любую сталь. Тебя невозможно сжечь — уверен — от твоих набрякших лохмотьев испуганно отшатнётся пламя. Тебя нельзя отдать кому-нибудь — ибо у всех, в каждой семье, в каждой квартире висят в правом углу твои немые двойники — такие же огромные, распухшие, разлагающиеся, страшные, с таким же четырёхугольным следом аккуратно споротого номера, грузными хоботами рукавов и угрюмым О! засаленного воротника…

Может, ты пухнешь и растёшь от недостаточно почтительного с нашей стороны отношения к тебе? Ведь большинство твоих ватных братьев висят в причудливых зеркальных шкафах, покоя плечи на резных вешалках, а полы — на позолоченных подставках. И каждое утро обитатели квартир низко склоняются перед твоими мрачными подобиями, размноженными услужливыми зеркалами. У нас же тебя по-настоящему любит только дед. Правда, он не кланяется тебе, как другие, а наоборот, распрямляется, вытягивается перед тобой, до хруста задирая кверху жёлтую колодку тщательно выбритого подбородка…

Твои лохматые, похожие на полусонных гусениц нити вяло шевелятся. Иногда, зажав нос, преодолевая отвращение, я приближаюсь к тебе, обрываю их и бросаю рыбкам. Они охотно едят их.

Я приучил рыбок ежедневно питаться твоей плотью — может, это хоть немного вредит тебе?

Их не так иного — двадцать три. Они равнодушны к тебе — видишь, как спокойно стоят они в твоих зелёных отражениях? За это я и люблю их, меняю воду, чищу старые аквариумы и кормлю, кормлю тобой.

Даже сейчас — за два часа до кормёжки рыбки, заметив меня, потянулись вверх, ткнулись в гладкую поверхность вопросительно раскрытыми ртами…

Вчера две пухленькие самочки гупии принесли стайку юрких прозрачных мальков с крохотными золотыми плавничками и большими чёрными глазами. Ещё одна самочка беременна и вот-вот разродится. Пора вылавливать её сачком и отселять, не то другие рыбки съедят младенцев.

Сегодня же, как только доклею конверты, отселю в литровую банку. Растите спокойно, рыбки.

1978 год

Клювик наполненного тушью рейсфедера плотнее прижался к прозрачному ребру треугольника, коснулся бумаги и туго прополз по ней, оставив сухую, неглубоко продавленную канавку.

Анатолий вернул его в прежнюю точку, нажал сильнее и снова повёл — рваная неряшливая линия пролегла по канавке, а у самого конца — где путь ей преградила зелёная, добротно проштрихованная пола шинели, — вспухла живой чёрной каплей.

…успел засохнуть успел чуть пролежал побольше промедлил и засох так быстро…

Анатолий поднёс рейсфедер к глазам и клочком ваты смахнул оставшуюся тушь — острый кончик был забит.

Он отложил рейсфедер и склонился над испорченной обложкой: корявая линия быстро просыхала, теряя блеск, на крутом боку капли крохотной искрой горела настольная лампа.

…подождать пока просохнет развести голубой прочертить нет сначала закрасить прочертить снова голубая слабая тушь проступит сквозь фон надо покрыть раза три срезать нельзя след останется…

Анатолий встал и подошёл к окну.

Город — чёрный, зимний и глухой — по-прежнему спал, по-прежнему отливал ярко-синим снег под фонарём, теснились кирпичные утлы, поблескивали редкие снежинки, и по-прежнему третью ночь нависала окаменевшей соплёй великана с мягко объеденной тьмою крыши огромная сосулища — мутно-зелёная и узловатая.

…жаль что выплеснул разведённый фон составлять снова но при таком свете самоубийство утром придётся ахнуть в одиннадцать везти будет вытянутое лицо руки сожмутся вахтёр и тот посмотрит с укоризной…

Слева вспыхнуло окно и тут же погасло.

Анатолий тронул штору — она качнулась, ожила ворсистой волной.

…полу тоже придётся поправить сначала зелень, потом штрихи, кружево штрихов, сетка штрихов, решётка решётчатая сетка но сначала зелень…

Он вернулся к столу и посмотрел на большие настольные часы: было двадцать минут третьего.

Капля начала подсыхать. Анатолий сел, отодвинул обложку подальше и привычно нащупал сигареты — справа на стопке книг. Пачка давно была пуста, но он заглянул в её скомканное мутно-белое нутро: здесь в окружении колючих складок благодушно цепенели две стихии — щепоть табака и дюжина коротеньких целлофановых скрипов. К ним тотчас отчаянно потянулась третья — зыбкая, серая, прочно поселившаяся в Анатолии за эти три бессонные ночи — жажда сна.

…можно забраться сюда в эту сладко пахнущую табаком пещеру спать только но ворочаться чтобы плёнка не скрипела спать без будильников в табаке в полупрозрачных складках…

Он скомкал пачку и швырнул в угол. Клочок ваты покатился по столу и, достигнув края, исчез. Анатолий взял в руки обложку и осмотрел каплю: она осела, загустела и опоясалась матовым колечком подсохшей туши. От капли расходился бледно-голубой фон, разорванный тремя цветовыми пятнами: красным шрифтом вверху и двумя зелёными солдатами внизу.

Шрифт Анатолий выклеил и покрасил ещё вчера — глаза цепко прошлись по приземистым, крепко влипшим в голубизну буквам: ДРОБИ ИХ!

…между О и Б надо бы уменьшить пробел поздно не переклеивать же на X крошечное белое пятнышко не забыть убрать…

Внизу горбились, настороженно ощетинясь винтовками, зелёные солдаты — бородатый, (в долгополой шинели, в папахе, в обмотках, в ботинках и с медным, крепко подвязанным к вещмешку чайником) и безбородый (в укороченной шинели, в форменной фуражке, в сапогах).

Две одинаковые винтовки с грубыми прикладами и шпагообразными лезвиями штыков целились в правый край обложки, — и — то ли слишком настороженно гнулись спины солдат, топорщились складки шинелей и прикипали подошвы к фону, то ли слишком цепко сжимали винтовки смуглые руки и мрачнели грубо обобщённые лица, — непонятно почему взгляд Анатолия скользил от их тщательно сощуренных глаз вправо вдоль черных стволов и штыков — ища цель, ту, которую, вероятно, и надо было дробить. Но справа вертикалью обрывалась голубизна, торопливо мелькало коротенькое бумажное поле и начинался хаос заляпанного стола, — корчилась грязная бумага, валялись где придётся кисточки и карандаши, теснились баночки с красками, и немым переростком торчал из их разноцветной семьи пузырёк резинового клея.

…бородатый вышел слишком свирепым эти морщины у рта узкие глаза крутой лоб а может и хорошо может может молодой тоже не ангел нос валенном тупой подбородок разбойничьи глаза и клок вылезшего из-под фуражки чуба а руки одинаковые что у одного что у другого одинаковые одинаковой одинаковостью…