Владимир Сорокин - Утро снайпера (сборник)

— Папа! Папочка! Папа! — рыдали дочери.

Елизавета Петровна взяла Машу на руки и прижала к себе. Девочка плакала и вырывалась, зовя отца.

Нина Тимофеевна прижала Катю к себе, трясясь всем своим грузным телом.

Сквозь нехотя расступившуюся толпу Ермилов, пошатываясь, пошел к яме. Он был в новом коричневом костюме.

— Отойдите, товарищи, — кивнул бригадир, и толпа стала пятиться назад.

— Нет! Нет!! Коленька!! — кричала, вырываясь, Софья Алексеевна.

Женщины плакали.

Ермилов подошел к яме.

Бригадир показал ему на холмик земли с утрамбованным верхом, сложенный могильщиками у самого края ямы.

Топя новые ботинки в рыхлой земле, Ермилов взошел на холмик и опустился на колени — лицом к шеренге могильщиков, спиной к яме.

Бригадир, стоящий в шеренге крайним, дал команду.

Могильщики прицелились в Ермилова. Они были разного роста и вороненые стволы замерли на разной высоте.

Ссутулившись, Ермилов стоял на коленях, бессильно вытянув руки вдоль тела. Опущенная голова его заметно тряслась.

— Раз… — скомандовал бригадир, и не очень дружный залп снес Ермилова с холмика, оглушив собравшихся.

Было слышно, как тело Николая Федоровича с глухим звуком упало на дно ямы. Голубоватый дым повис над холмиком.

Запахло пороховой гарью.

Могильщики защелкали затворами, вынимая гильзы.

В толпе по-прежнему слышался плач и причитания.

Сложив карабины в деревянный ящик, могильщики разобрали лопаты, подошли к яме.

— Родные, бросьте землицы, — обратился ко всем бригадир.

Первым медленно подошел Илья Федорович, зачерпнул горсть земли и бросил. Лицо его было в слезах.

Вслед за ним Пискунов и Надя подвели всхлипывающую Софью Алексеевну, она непослушной, словно парализованной рукой взяла землю и бросила в яму.

Стали подходить все подряд — Нина Тимофеевна с Катей, Елизавета Петровна с Машенькой на руках, Лохов, Селезневы, Виктор Степанович, Козловские, Ситниковы, Галя Прохорова.

Подошли и Оля с Сережей.

Когда Сережа с края ямы бросил свою горсть, он успел увидеть ноги Ермилова.

Взявшись за лопаты, могильщики принялись умело сваливать землю в яму.

Поминки были в доме покойного.

За двумя сдвинутыми столами сидели человек двадцать.

Приподнявшись со своего места, Илья Федорович помолчал, глядя перед собой, потом заговорил:

— Друзья, мне трудно, очень трудно говорить… Я старше Коли на шесть лет и вот… никогда не думал, что мне придется хоронить его… мы росли вместе, семья была дружная, родители воспитывали нас, прямо скажем, по-спартански. Чтобы выросли, как отец говорил, настоящими мужчинами. И он не ошибся. Коля вырос настоящим бойцом, настоящим человеком. С большой буквы человеком… Здесь присутствуют родные и близкие, сослуживцы Коли, друзья по нелегкой профессии геофизика. Все мы знаем, что Коля всегда был честным, добрым человеком. В любых ситуациях на него можно было положиться… Но я хочу сказать об одной черте Коли, которую я, как брат, знаю лучше вас. Эта черта — откровенность и прямота. Он и мальчишкой был откровенным, честным во всем и потом, после, у него никогда не было недомолвок и лицемерия. Он этого терпеть не мог. Коля всем говорил в лицо то, что думал. И вот здесь сидят Колины дети — Катя и Маша. Это прекрасные, замечательные девочки. И они переняли от отца эту замечательную черту — честность… Я хочу, чтобы и вы, девочки, и ты, Соня, и все мы с вами сохранили о Коле самую светлую память. Вечная память тебе, дорогой мой брат…

Вторым, после небольшого перерыва, выступил Виктор Аристович Пискунов. Он сказал:

— Друзья. Сегодня у нас тяжелый день. Мы потеряли Колю. Потеря эта невосполнима и очень тяжела. Трудно поверить, что его больше нет с нами. Я знал Колю и колину семью почти двенадцать лет. Мы вместе ездили в экспедиции, вместе до последнего работали. Но для меня Коля был не просто сослуживцем. Он был настоящим и очень близким другом. Все мои личные и деловые планы, все мои радости и горести я смело доверял ему. А он, в свою очередь, доверял мне свои. И никогда ни в чем мы не отказывали друг другу. Всегда шли навстречу. Всегда старались помочь в трудную минуту. Как в песне поется: друг не тот, с кем распевают песни и не тот, с кем делят чашу на пиру. Так вот, нам с Колей пришлось не только петь песни и праздновать юбилеи. Здесь за столом больше половины геофизиков. Все мы, товарищи, знаем, что такое жизнь в геофизических экспедициях. Мы с Колей объездили всю Сибирь. Трудностей было много. А были моменты, когда и просто была настоящая беда. Это когда наши друзья заплутались в буране. И вот в таких ситуациях проявился колин характер настоящего друга. Он не испугался, не дрогнул в тяжелых условиях, а первым пришел на помощь… Вообще, я хочу сказать, Коля жил всегда для других, заботился о других, а не о себе. Все мы благодарны ему за это. Все мы будем помнить его доброту, честность и душевность. Давайте помянем Колю…

Все подняли рюмки и бокалы и выпили.

Минут через десять выступил Сережа.

Приподнявшись со своего стула, он заговорил:

— Товарищи, мне говорить тяжело вдвойне. Потому что совсем недавно, два месяца назад, умер мой отец, большой друг Николая Федоровича, его сокурсник по институту. И Николай Федорович вместе с Софьей Алексеевной тогда прилетели к нам в Волгоград хоронить моего отца. Мы с Олей помним буквально каждое слово из того, что говорил Николай Федорович у гроба моего отца. Так, пожалуй, никто не сказал. Так просто и искренне. От всего сердца. Николай Федорович тогда вспомнил строчки любимого стихотворения: Уходят люди, их не возвратить, их светлые миры не возродить, и каждый раз мне хочется опять от этой невозвратности кричать… И вот теперь мы прощаемся с Николаем Федоровичем. Когда пришла телеграмма, никто из нас в это не поверил. А я… в общем… я до сих пор в это верю с трудом. Что Николая Федоровича больше нет с нами. Что мы не услышим больше его веселого голоса… Только теперь я до конца понял, каким человеком был Николай Федорович Ермилов. Илья Федорович только что назвал его человеком с большой буквы. Это очень верно. Николай Федорович действительно был человеком с большой буквы, настоящим человеком. Но для меня… для нас с Олей он был не просто настоящим человеком. Он был великим человеком. Дело в том… товарищи… в общем… я очень волнуюсь. Мне еще ни разу за мои двадцать восемь лет не пришлось так вот говорить… и тем более на поминках по Николаю Федоровичу. Многим наверно может показаться неуместным слово великий, но не подумайте, товарищи, что я сказал это лицемерно, или просто ради красного словца. Я говорю это от всего сердца еще раз: для нас с Олей Николай Федорович был и остается великим человеком… Великим. Конечно, вроде бы это странно — как так, ведь Николай Федорович был обыкновенным геофизиком, всю жизнь работал как все и ничего сверхъестественного не сделал. Но это, товарищи, для тех, кто его не знал как следует. Нам с Олей он просто открыл новый мир… Все дело в том, товарищи, что Оля… то есть мы с Олей поженились девять лет назад, когда мне было девятнадцать, а ей восемнадцать. Родители наши отговаривали нас, повторяли, что еще рано, что мы не знаем жизни. Мы ее, конечно, не знали. Но зато любили друг друга. И в своем чувстве не ошиблись… Но скажу вам правду — если наша любовь была прекрасной, то наша семейная жизнь началась неудачно. Дело в том, что я от рождения имел недоразвитый половой член. Он был очень маленький и в состоянии эрекции его длина была девять сантиметров. И был тонкий. Ну и, естественно, наша половая жизнь складывалась неудачно. Я даже не мог как следует дефлорировать мою супругу. А Оля очень болезненно это переносила. Тем более, что она никогда не испытывала со мной чувства оргазма за эти месяцы. Я тоже очень сильно мучился и в конце концов сам перестал испытывать чувство оргазма и перестал кончать. То есть эякуляции не было. На этой почве начались ссоры, раздоры. Оля несколько раз хотела уйти от меня, говорила о разводе… Мне сейчас горько это вспоминать. И неизвестно как бы это все кончилось, если бы я не встретил Николая Федоровича. Тогда он приехал к моему отцу погостить, после экспедиции. Вот. Они тогда часто встречались. Отец ездил в Москву, Николай Федорович — к нам… И вот, я помню, мы поужинали все вместе, а потом Оля пошла спать, отец с мамой тоже пошли к себе, а Николай Федорович говорит мне: пошли на балкон, покурим. И мы вышли на балкон. А он мне говорит: плохо, значит, у вас дела с Олей? А я говорю — а как вы догадались? А он говорит — во-первых, это видно сразу, а потом ему мой отец говорил. Ну и я сразу, как-то абсолютно не стесняясь, все ему рассказал. И потом удивился — как же так, я ведь об этом никому никогда и слова не мог сказать. А тут — все сразу. Николай Федорович тогда задумался, покурил, а потом говорит: вот что, иди-ка спать, а утром мы с тобой потолкуем. И, говорит, запомни — если есть желание и воля — перед человеком все отступит, любые трудности. Я пошел спать. А утром, когда все разъехались, мы с Николаем Федоровичем пили на кухне кофе. И он мне говорит: знаешь, Сережа, что такое воля? Я говорю — слыхал. А он говорит — нет, ты не знаешь. Воля, говорит, это то, на чем весь наш мир держится. И каждый человек держится только на своей воле. И если человек чего-то по-настоящему захочет — все сбудется. И мне говорит: вот ты, Сережа, хочешь стать мужчиной? Я говорю — да. А он говорит — очень? Я говорю — очень. Тогда он посмотрел на меня так пристально и достает из кармана бумажку. Вот… вот эту… — Сережа вынул из нагрудного кармана костюма маленький, похожий на визитную карточку бумажный прямоугольник. — Вот. И дает мне. А на бумажке с одной стороны написано вот, смотрите… вот здесь… ПРИШМОТАТЬ ЧУВАКА… вот, а с другой… ПРОСИФОНИТЬ ВЕРЗОХУ… И я его спрашиваю, а что это? А он говорит, а это два условия, которые ты должен выполнить. Первое, это ты должен повесить своего ровесника. А второе — это я должен с тобой совершить половой акт через твое заднепроходное отверстие. Вот. Только после этого ты станешь мужчиной. А я тогда учился в политехническом институте у себя в Волгограде. И вот, товарищи, после этого разговора я как бы только об этом и думал. Но никому ничего не говорил. А через неделю я подговорил одного своего сокурсника — Витю Сотникова поехать со мной на озера. Взяли мы все что нужно и поехали. А вечером доехали, развели костер, поставили палатку. Выпили вина. А надо сказать, у Вити была неразделенка, то есть одна девушка, которую он любил, гуляла с другим парнем. И он мне часто об этом говорил. И вот, когда мы легли спать, я подождал, пока он заснет, вылез, достал веревку, которую заранее приготовил, тихо так к нему подобрался, навалился сзади и веревкой задушил. А после веревку пристроил на сук, его подвесил, а возле ног дубину бросил, будто он ее к дереву прислонил, стоял на ней, а потом спрыгнул и удавился. Вот. А потом утром рано, все бросив, побежал на станцию в милицию, рассказал, что Витя повесился. Ну и конечно поднялся шум страшный, началось дело, я рассказал, что он все время говорил про Олю, то есть про его девушку, а накануне даже прослезился. У меня дома, да и в институте страшный был тогда переполох. Просто страшный. Дома все переживали, потому что Витьку знали с детства. Эта Оля взяла академку и уехала к тетке в Ереван. А Николай Федорович жил у нас. И каждый раз, когда мы оставались с ним один на один, показывал мне большой палец и говорил — молодчина! Почти — мужчина… Да. Так и говорил: молодчина, почти мужчина. Вот. А потом накануне своего отъезда, он попросил меня прокатить его напоследок на отцовской моторке по Волге. Ну и когда мы за плесы отплыли, он говорит — глуши мотор. Я заглушил. Он говорит, спусти штаны, наклонись. Я спустил и наклонился. Он мне помазал вазелином анальное отверстие, а потом совершил со мной половой акт. Мне было очень больно. А когда кончил, говорит: молодчина, теперь — мужчина! Теперь у вас все будет хорошо с Олей. И вечером уехал. А у нас с Олей, действительно, с тех пор все стало хорошо, все наладилось. То есть не в смысле секса и всего там, а просто… ну, все, по-настоящему… Вот. И вот, товарищи, прошло уже восемь лет, а мы вместе. Но главное — мой член после этого остался таким же, так что дело не в этом, вот посмотрите…