Владимир Сорокин - Утро снайпера (сборник)

— Сейчас… — заворочался на полу Бурмистров, вставая.

Прошел в коридор, помог Оле надеть плащ и протянул деньги — 125 рублей.

— Вы тогда забыли взять.

«Помнит… — Оля взяла деньги и туг же почувствовала и поняла, насколько она важна для этого плюгавого полусумасшедшего человека. — Сон какой-то…»

— Извините, Ольга… я… не могу… не смогу вас проводить… — пробормотал Бурмистров.

Выглядел он жалко.

— Тут рядом, — Оля повесила футляр на плечо.

— Через месяц… прошу вас… — Он смотрел себе под ноги на зашарканный паркет.

Оля молча кивнула и вышла.

Спустилась в лифте, тупо читая похабные надписи на деревянных дверках, вышла из сумрачного подъезда и направилась к метро.

Стоял пасмурный сентябрьский день. Но дождя не было.

«Пить хочу», — заметила Оля автомат с газировкой.

Подошла. Автомат работал, но стаканов не было. Оля вошла в продуктовый магазин. В мясном отделе толпилась очередь. Послышалась женская брань, кто-то кого-то отталкивал от прилавка. Из очереди выбралась раскрасневшаяся женщина с авоськой. Из авоськи торчали четыре пары желтых куриных ног. Женщина на ходу полуобернулась к очереди и громко произнесла:

— Курятины ей захотелось! Рвань!

И вышла из магазина.

Приступ смеха обрушился на Олю. Она громко рассмеялась, скорчилась, закрыв рот обеими ладонями, шатаясь, побрела в бакалейный; там смех согнул ее пополам, футляр слетел с плеча, она едва успела поймать его и захохотала так, что в полупустом бакалейном все притихли. Слезы брызнули у нее из глаз. Привалившись к обложенной белым кафелем колонне, Оля смеялась, стоная и качая головой.

— Смешинка в рот попала? — окликнул ее продавец консервов.

Оля вытерла слезы.

— У вас есть минеральная?

— «Дрогобыч».

— А… в стаканы вы наливаете?

— Нет. — Он с улыбкой разглядывал ее.

Оля вышла из магазина. Доехав до метро «Октябрьская», села на 33-й, вышла возле магазина «Минеральные воды» и жадно выпила два стакана боржоми.

«125 рублей! Он не дал мне хлеба, — вспоминала она, идя пешком домой на улицу Губкина. — И пить запретил. Почему? И не просил еще поесть, хотя там осталось еще… Да. Если человек идиот, то это надолго. 125 рублей… Ужас! А началось-то все на пляже в Кацивели. Сидел, сидел рядом в бумажной шапке с кульком черешен, а потом подошел: «Угощайтесь». И я взяла».

Дома ее ждали тихая мать (шумный отец-профессор был в университете), красный сеттер Рэдди, судак по-польски с рисом и бесконечный Пруст.

Отказавшись от обеда, она прошла в свою комнату, набрала номер Володи, чтобы рассказать ему все, но, едва он подошел, положила трубку.

— А зачем? — спросила она свое отражение в зеркале шкафа. — Пусть никто не знает.

Назавтра она купила у скрипичного спекулянта две струны (ля и ми) фирмы «Пирастро» по сорок рублей за каждую, а в комиссионке на Сретенке французский сине-белый шарфик за 32 рубля 50 копеек.

Через месяц в 14.30 она стояла у памятника Пушкину.

Бурмистров слегка опоздал, отвез ее в ту же квартиру и, накормив жареной свининой с овощным салатом, наревевшись вволю, заплатил 100 рублей.

Оля решила копить деньги на хорошую скрипку. Она положила сотню в прочитанный томик Пруста и задвинула его во второй ряд книжного шкафа.

«Жаль, что всего лишь раз в месяц, — думала она, засыпая. — Если б раз в неделю, а? Я бы на третьем курсе на Шнейдере играла».

Прошел год. Оля перешла на третий курс Гнесинского института, рассталась с Володей, оттесненным красивым флегматиком-пианистом Ильей, разучила концерт Моцарта, хорошо сыграла квартетом на институтском конкурсе, прочитала набоковскую «Лолиту», попробовала анашу и анальный секс.

Встречи с Бурмистровым проходили регулярно по первым понедельникам каждого месяца.

В декабре она приехала к памятнику с температурой 38 и, истекая соплями, с трудом съела мясное рагу под стоны Бурмистрова; в апреле после жирной осетрины ее сильно мутило; в мае, наевшись перепелок с брусникой, она проснулась ночью с криком: ей приснился Бурмистров, выпускающий изо рта толстенного питона; в июле после печени в сметане она мучилась страшными резями в животе. А в августе она загорала на пляже в Коктебеле, положив голову на пухлую, поросшую рыжими волосами грудь Ильи.

Бурмистрова Оля вспоминала иногда, дав ему кличку Лошадиный Суп. Она чувствовала, что он занял в ее жизни определенное место, но — какое, она не понимала. Зато словосочетание «это нэ» прилипло к ней, она им пользовалась часто, бормоча, когда что-то удивляло или разочаровывало.

— Ну, это нэ! — топала она на себя ногой во время игры на скрипке, когда пальцы не повиновались.

— Это нэ! — качала она головой, глядя на очереди в магазинах.

— Это нэ-э-э… — шептала она в ухо Илье, когда он ее быстро заставлял кончить.

Однажды, торопясь на встречу с Бурмистровым, она отказалась пойти с Ильей на закрытый просмотр «Из России с любовью».

— У тебя кто-то появился? — спросил догадливый Илья.

— Лошадиный Суп, — весело ответила она.

— Что это?

— Ты не поймешь.

Как и Володе, она ничего не сказала Илье.

Наступил 1982 год. Умер Брежнев. Умер Редди, отравившись крысиным ядом. Оля перешла на третий курс и за 1600 рублей купила себе скрипку немецкого мастера Шнейдера, соврав родителям, что инструмент ей отдала отчисленная и вышедшая замуж за грузина подруга. С Бурмистровым она продолжала встречаться на той же самой квартире. Она настолько привыкла к реву Лошадиного Супа, что не обращала на него внимания, а думала о поглощаемой еде:

«Мало гарнира… и цветная капуста просто отварная, а не обжаренная в сухарях… но мясо хорошее… и салат свежий…»

Получив деньги, она шла в ближайшую столовую, брала стакан теплого компота и быстро выпивала стоя. Деньги больше не копила, а просто тратила на себя.

Так прошло еще полгода.

Потом что-то стало происходить с едой, которую предлагал ей Бурмистров. Еды не стало меньше, и она по-прежнему оставалась хорошего качества, но она стала измельчаться. Мясо, рыба и овощи разрезались на маленькие кусочки, и все подавалось как салат. Оля ела, не задавая липших вопросов, Лошадиный Суп выл своё «это нэ-э-э!». Наконец еда измельчилась настолько, что трудно было понять, что ест Оля — перед ней ставилась тарелка с тщательно перемешанной окрошкой из мяса (или рыбы) и овощей.

«Еще накормит чем-нибудь…» — недоверчиво смотрела она на полную тарелку, но, пробуя, понимала, что это всё та же нормальная еда, и успокаивалась.

Однажды Бурмистров поставил перед ней тарелку с ежемесячной порцией окрошки, но окрошка занимала только одну половину тарелки; другая половина была пуста.

«Что это за фокусы? — нахмурилась Оля. — Другую половину он сам съел?»