Булат Окуджава - Упраздненный театр

И вот они добрались до Тифлиса. Я уже плохо помню дорогу из Тифлиса в Москву. Помню, что Ванванча сопровождала младшая мамина сестра, Сиро. Ей был двадцать один год. Она ехала в Москву поступать в техникум и учиться на чертежницу. В поезде вокруг нее непрерывно крутились возбужденные мужчины. В Тифлисе оставили тяжелобольного дедушку Степана. Тогда он был почти уже при смерти, но Ванванча не посвящали в горькие семейные тайны. Впереди была Москва, и Арбат, и Жоржетта... Он представлял, как, наконец, встретится с ними. Под стук колес, под мягкий загадочный смех Сиро он представлял все это. Думал и о маме, но как‑то так, неопределенно. Жоржетту видел в красном галстуке. Она всплеснет ручками и поразится его загару и засушенному морскому коньку, которого он преподнесет ей. Он рассказал Сиро, как Жоржетта пренебрегла призывами родителей и осталась в СССР, с Настей и в красном галстуке... "Здорово! Да?.." ‑ "Все равно уедет, ‑ сказала Сиро, ‑ папа и мама уехали, а она что?.." ‑ "Так ведь она пионерка!" ‑ крикнул Ванванч. "Уедет", ‑ сказала Сиро.

Он был очень напряжен и, подъехав к дому, вывалился из пролетки и побежал в подъезд. Сиро осталась рассчитываться с извозчиком. Он взлетел на четвертый этаж и стал звонить в двенадцатую квартиру. Ирина Семеновна открыла ему. "Ух, ты! Ух, ты! ‑ сказала она. ‑ Напужал меня!.."

Вышла, прихрамывая, Настя и молча заплакала, и обняла его. "А где Жоржетта?!. Настя, где Жоржетта?.." ‑ спросил он обреченно. "А Жоржеточка в Париж уехала... ‑ сказала Настя с трудом, ‑ вот видишь как.. Папа и мама ее уговорили, написали ей, что, мол, как же мы без тебя‑то? Мы ведь уже старенькие... как же мы теперь?.. Вот и поехала..." ‑ "Так ведь она пионерка! ‑ крикнул Ванванч. ‑ Как же это она?!."

Настя гладила его по головке, безуспешно пытаясь утишить лаской предательство Жоржетты.

"Никогда никому не говори, что твой папа ‑ крупный партийный работник, ‑ говорит Ванванчу мама, делая большие глаза. ‑ Что это значит ‑ "крупный партийный работник"? Он ‑ твой папа, и все... Это ужасно, то, что я услышала... Ты что, хвастаешься? Ты хвастун?"

Ванванчу стыдно. Он брякнул это, опаленный евпаторийским солнцем и жаркими, с придыханием восклицаниями санаторских гостей. Теперь Москва ставила его на место, и в кровь вливался серый, будничный, размеренный, аскетический арбатский дух. Нужно было переучиваться.

И он вспомнил папу, как они ехали на летнем тифлисском трамвае, как папа висел на подножке, легко держась тонкой рукой за поручень. Он был в белой косоворотке и подмигивал Ванванчу... Все в прошлом. Оказывается, он был такой, как все. Никто не знал, кто его папа. Приятно было обладать тайной. "А что я должен сказать, когда меня спросят?" ‑ поинтересовался он. "Скажи, что твой папа ‑ служащий, что он работает в Тифлисе", ‑ сказала мама. "И ты служащая?" ‑ спросил он. "И я". Что‑то такое померкло. "А Зяма?" "И он тоже..." Ашхен внимательно вглядывалась в сына.

Зяма Рабинович ‑ папин и мамин друг. Друг по партии. Высокий, рыхловатый, с наголо обритой головой. У него большой нос, голубые искрящиеся глаза. У Ванванча захватывает дух, когда Зяма на него смотрит. Зяма говорит на всех языках... Время от времени он исчезает на долгие сроки. Смутные сведения стекаются в растопыренные уши Ванванча. Это в основном осторожный шепот мамы в ответ на требования Ванванча рассказать о Зяме. Он в Германии, в Бельгии, в Аргентине, еще где‑то. Он отправляется туда тайно и учит тамошних рабочих революционной борьбе. За ним охотится полиция, сажает его в тюрьму, но ему удается бежать с помощью своих друзей. Ванванч переполняется счастьем, видя перед собой этого человека. Он хочет услышать от него самого все эти фантастические истории с арестами и побегами. Но Зяма не охотник рассказывать о себе. Он только посмеивается и норовит показать Ванванчу какой‑нибудь фокус, например с картами. "Что у меня в руке?.." ‑ спрашивает он, делая большие глаза, и подставляет Ванванчу карту. Ванванч видит короля с белой шелковой бородой и в седых кудрях. "Это король", ‑ говорит Ванванч тоненьким срывающимся восхищенным голоском. "Король?!." ‑ удивляется Зяма. Ванванч всматривается: это не король, а молодой черноволосый валет. "Кто? Не слышу?.." ‑ смеется Зяма, напевая что‑то такое знакомое и боевое. Ванванч старается не пропустить ни одного Зяминого движения, но перед ним уже дама. Она загадочно улыбается. Мама очень презирает карты: это мещанство, это тяжкое наследие прошлого, это стыдное занятие... "Разве? ‑ хитро прищуривается Зяма. ‑ Не знаю, но карты мне здорово помогали обдуривать жандармов..." ‑ "Перестань..." твердит мама и морщится. "Послушай, Ашхеночка, это и вправду не так дурно". ‑ "Все равно", ‑ говорит мама жестко. "Но ведь Ильич говорил, что все средства хороши для высшей цели, а?" ‑ "Не знаю, ‑ говорит мама удрученно, ‑ по‑моему, ты не прав..." ‑ "А он?" ‑ посмеивается Зяма, имея в виду Ленина. Мама краснеет и молчит.

Золотая рыбка истории, погрузнев и исказив свой первоначальный лик, уходит во тьму, а я с примитивным фонариком тороплюсь следом и пытаюсь понять ‑ в чем горький смысл преображения слепого пухлого дитяти с темными колечками волос, пахнущего чистой природой, в унылую громадину с провалившимися боками, ослабевшую, но умудренную опытом? А все мои дядья и тети, и папа, и мама, и дедушка, и бабуся, навострив свои чувства, тогда, в те годы, предвидели ли горькую развязку или, пренебрегая последним седьмым чувством, так и оставались в счастливом неведении?

...В Тифлисе начальник отделения милиции на Лермонтовской смотрит на двадцатичетырехлетнего Рафика, словно в большой микроскоп. "Как фамилия твоего отца?" "Налбандян Степан", ‑ говорит Рафик, уставив голубые наглые глаза в начальника. "А мы его задержали, потому что он оскорбил милиционера, ‑ говорит начальник с ленивой улыбкой, ‑ посидит одумается... Налбандян... Когда говорят, не лезь не в свое дело, ‑ не лезь... Понятно?.. Если всякий Налбандян будет оскорблять милицию ‑ знаешь, что будет?.." ‑ "Зачем всякий? ‑ наглея, спрашивает Рафик. ‑ Он свекор Окуджава..." ‑ "Это какой еще Окуджава?" ‑ тихо спрашивает начальник. "Ну этот, секретарь горкома партии", ‑ спокойно по слогам сообщает Рафик. Начальник куда‑то уходит, потом возвращается и с интересом смотрит на Рафика. Рафик растягивает губы в наглой улыбке. "Вах, ‑ говорит начальник, ‑ то‑то, понимаешь, я думаю: кто это такой?.." ‑ "Он старый человек, говорит Рафик с удовольствием, ‑ иногда нервы не выдерживают". ‑ "Конечно, ‑ говорит начальник, ‑ вы кто?" ‑ "Я его сын", ‑ говорит Рафик. "Слушай, спрашивает начальник по‑дружески, ‑ ты шофер?.. Может, придешь к нам работать? У нас ведь и зарплата высокая, и паек хороший..."