Булат Окуджава - Упраздненный театр

Потом он отправился за женой на кухню, и она сказала ему зловещим шепотом: "Ты разве не понимаешь, что она сумасшедшая? А? Ты забудь, что ты Бозарджанц... Навсегда забудь... Кончилось... Все. Этого уже не будет. Никогда... Помалкивай и получай свою зарплату... Все. Ты понял?" ‑ И вдруг рассмеялась, да так громко, так беспечно, словно почувствовала за спиной тень Ашхен. "Понял", ‑ сказал он облегченно.

Он не любил и боялся многозначительных речей. И тут вошла Ашхен, оглядела их и спросила: "Ну‑с, что вы обсуждаете?" Сильвия щелкнула мужа по носу. "Учу этого легкомысленного юнца, чтобы не забывал о вражеском окружении". Николай Иванович хохотнул. "Ах, ах, ах", ‑ попыталась пошутить Ашхен. Но шутить она не умела. Она смотрела в окно и не видела глаз Сильвии, наполненных страхом, и она сказала себе самой с упрямством школьницы: "Ошибки, конечно, бывают... Люди иногда ошибаются, но партия никогда..." ‑ "Урра!" ‑ крикнул Николай Иванович. "Николай, ‑ строго проговорила Сильвия, ‑ какой ты все‑таки шалопай!.."

Они вернулись к столу, чтобы завершить прощальную трапезу. Николай Иванович долил вина в бокалы. Чокнулись за счастливый отъезд. Сильвия пригубила и поцеловала сестру в щеку. Ашхен думала о последнем письме Шалико и вся была на Урале, ибо выяснилось, то есть возникло подозрение, что Балясин и Тамаркин, кажется, ведут двойную игру!.. "Кто они такие?" спросила Сильвия, покусывая губы. "Ах, Сильвия, ‑ сказала Ашхен, ‑ лучше не говорить об этом... Это, конечно, недоразумение. Они хорошие специалисты, а уж большевики... и все было хорошо, но у Балясина некоторая склонность к комфорту... такая буржуазная склонность, и он стал главным, и, видимо, немного закружилась голова... я не знаю, как тебе объяснить... ну, не удержался... Я всегда говорила, что нельзя совместить преданность пролетариату и буржуазность, пролетарское и буржуазное... А Тамаркин блестящий специалист, но интеллигентик, понимаешь? Мягкий, дряблый... не пролетариат... с ним можно делать что хочешь, и вот, видимо, что‑то такое... чего‑то не понял... В общем, ужасно, ужасно..."

И тут она запнулась. Сильвия посмотрела на нее с печалью. Ашхен подумала об Изочке и пожала плечами. "Какой пролетариат?.. ‑ спросила Сильвия. ‑ Ну, какой? Какой?.." Ашхен думала, что в Изочке‑то, в этой хрупкой, умной, насмешливой, нет ничего пролетарского. А что в ней буржуазного?.. Начиналась обычная мешанина последнего времени. "Что‑то ты говоришь какую‑то несуразицу", ‑ сказала Сильвия. "Пролетарское, ‑ упрямо процедила Ашхен, ‑ про‑ле‑тар‑ско‑е..." ‑ и посмотрела на сестру свысока. "Да, да,‑ сказала Сильвия послушно, ‑ я понимаю". ‑ "А я не понимаю!.." подумала Ашхен, негодуя на чертов туман, и вспомнила, как схлестнулись однажды Шалико и Иза по поводу какого‑то Гаврилова. "Странно,‑ сказала хрупкая москвичка, ‑ обожаешь народ, а бьешь Гаврилова... Он что, не народ?.." ‑ "Он не народ, ‑ сказал Шалико, ‑ он сволочь..." ‑ "Интересно, засмеялась Изольда, ‑ как ты это определяешь?.." ‑ "Это же так просто, рассмеялся он снисходительно, ‑ кто не с нами ‑ тот против нас, а? Что, Изочка?.." Она демонстративно ахнула: "Как примитивно. Боже!.." А он засвистел что‑то знакомое.

В день отъезда Люлюшка повела Ванванча погулять по Тифлису. Они поднимались по улочкам, ведущим к станции фуникулера, и там, на одной из этих улочек, остановились перед высоким красивым зданием с громадными окнами. "А ты знаешь, что это за дом?" ‑ спросила Люлюшка тихо. Он не знал. "Это бывший дом одного миллионера, ‑ у него была фабрика, а здесь он жил со своей семьей... Его фамилия была Бозарджанц". ‑ Последние слова она произнесла таким шепотом, что Ванванч вздрогнул. Смутно вспомнилось, как кто‑то произносил эту фамилию. Люлюшка смотрела на него с загадочной многозначительной усмешкой. "Ну и что?" ‑ спросил он с нетерпением. И тут, сделав большие глаза, она ошарашила его: "Этот Бозарджанц был отцом Николая Ивановича!.." ‑ "Так ведь он Попов!.." ‑ чуть не крикнул Ванванч. "Тсс, прошептала она, озираясь, ‑ он ушел от отца мальчишкой, ну, юнцом... Он не хотел быть сыном буржуя..."

Они воротились домой. Был выходной день. Николай Иванович встретил их улыбаясь. Потом появился Арам Балян ‑ худенький юноша в больших очках. Ванванч уже знал, что он и Люлюш‑ка влюблены друг в друга. Ванванчу разрешалось присутствовать при их беседе, и он, сделав постное лицо, с интересом вслушивался в их будничный диалог, замирая, пытаясь разгадать их тайну по интонациям и жестам. Он уже знал, что Арама нельзя обижать, потому что он улетит. Так сказала Люлюшка. "Вот так, возьмет и вылетит в окно и улетит..." ‑ "И не разобьется?" ‑ спросил Ванванч, посмеиваясь. "Да нет, улетит, ‑ сказала Люлюшка серьезно, ‑ просто улетит и не вернется, понимаешь?" Он кивнул, но не мог поверить. Ему вспомнилась Жоржетта, затем Леля, но это было все не то, не то...

Он вышел в другую комнату и признался Николаю Ивановичу, что посвящен в его тайну. Николай Иванович рассмеялся и сказал, что не надо об этом громко говорить... большевики могут не так это понять. То есть я очень уважаю большевиков, ты понимаешь, вот таких, как Ашхен, например, но ведь могут и не понять, могут сказать, что я сын буржуя, и дадут мне по голове!.. И снова рассмеялся.

Все это выглядело странным. "А раньше, когда вы еще жили дома?" спросил Ванванч. "О, ‑ сказал Николай Иванович, ‑ раньше, ты знаешь, я развлекался напропалую... мы развлекались... У меня были друзья, и мы вечером выходили на Головинский, и там мы такое устраивали... Такое устраивали!.. Мы тогда, ‑ и он перешел на шепот, ‑ презирали пролетариев, ну, глупые мы были, ‑ и он радостно расхохотался, ‑ мы их презирали за хамство, за скотство и уж так старались!.. Однажды в Тифлис приехал пролетарский поэт Василий Каменский, футурист, и мы его встретили на Головинском... Это вы ‑ пролетарский поэт Василий Каменский? ‑ спросили очень вежливо. Он обрадовался, что его узнали, засопел, задрал голову и говорит: да, это я... Ну так вот тебе за это! Бац, бац, бац, бац по щекам! А?.. И он побежал..."

...В Люлюшкиной комнате о чем‑то шептались влюбленные. У Арама был нос с горбинкой, черный хохолок над белым лбом и голубые глаза. Он подошел к раскрытому окну и взмахнул руками. "Не улетай..." ‑ попросила Люлюшка одними губами и посмотрела на Ванванча. "Не надо", ‑ попросил и он. Арам сказал: "Хороший день... так и тянет..."

...На вокзале, перед самым отходом поезда Ванванч сказал сестре не очень уверенно: "Он бы и не полетел... Разве люди летают?.." ‑ "Конечно, полететь он не может, ‑ шепнула Люлюшка, ‑ но может улететь от меня... Ты разве не видел, какие у него руки?" ‑ "Ну и что?" ‑ засмеялся Ванванч. "Он ирокез". ‑ "Да?!" ‑ восхитился Ванванч, втягиваясь в игру. "Кто он?" спросила Сильвия строго. "Ирокез", ‑ сказала Люлюшка небрежно. "Перестань болтать глупости!.. ‑ крикнула тетя Сильвия. ‑ Что еще за ирокез?" ‑ "Ну, хорошо, хорошо, ‑ сказала Ашхен, ‑ пора прощаться..." ‑ "А какие у него глаза, ‑ шепнула Люлюшка Ванванчу, ‑ ты видел? Видел?.." ‑ и она поцеловала его крепко, по‑тифлисски, словно что‑то предчувствуя...