Юрий Мамлеев - Другой

— Откуда бежать-то? — поинтересовался Ротов.

— Из этого мира.

— Ну-ну. А из другого?

— Тоже бежать. Отовсюду надо бежать, отовсюду! — заголосил Уваров и отхлебнул из бокала.

Между тем Вадим, наконец, вспомнил о главном, о звонке Акима Иваныча. Он спросил об этом у Лохматова.

— Я сам жду. Пока нет. Меня бы вызвали в другую комнату, — процедил тот. — Да не беспокойтесь. Веселитесь и все.

Алёна подсела к Трофиму с другой стороны:

— Каково ваше заключение, Трофим Борисович?

Лохматов оглядел дочку добродушным взглядом:

— Да мелочевка все это. Обычная мелочевка. Размаха нет, который нужен Трофиму Борисовичу. Мне ширь нужна, Алёна. Для этого у меня есть другие люди. Но как маленький шажок — почему нет. Нужно даже.

Пир между тем все разгорался и разгорался. Появились и дополнительные странные персонажи: не то прислуга, не то друзья.

Пили много. И время летело быстро. Гурнов пританцовывал и что-то напевал. Не верил он в свою смерть, пил до потери телодвижения. Наденька лихо извивалась, как потусторонняя змея. А звонка от Акима Иваныча все не было и не было.

— Он не будет звонить мне. Никогда, — вдруг заявил Лохматов, обращаясь к Вадиму.

Эти слова оказались неким сигналом к окончанию пира. Он угасал.

«Бежать надо, бежать», — бормотал полууснувший Уваров.

Вадима и Алёну отвезли те же строгие ребята. Вадим под конец был так пьян — еле двигался — что пришлось помочь ему добраться до двери. Алёна вошла к себе тихо, осторожно зажгла свет, и первая мысль ее была:

— Вот он какой, Трофим Борисович. С каждой встречей раскрывается совершенно непредсказуемой, непостижимой гранью. А я-то вначале думала: просто крайне необычный уголовник. А вот что оказалось.

Лера стояла у окна. Лёня по обыкновению куда-то ушел. Она подводила в уме итог: первое, Аким Иваныча не найти. Она даже телефонные справочники и тому подобное использовала — но Аким Иванычей оказалось мало. И все они были явно не то. Один раз в трансе, когда ее спросили какой Аким Иваныч ей нужен, какая фамилия, она ответила, что тот, который встретился с ее мужем, когда он пребывал в другом измерении. В ответ раздалось рычание. (Оставалась слабая надежда на Ротова, но он опять пропал и всячески избегает темы.)

Неудача Алёны и Вадима, хотя их объяснения были совсем смутные, даже нарочито смутные, привели ее в стабильное уныние.

Далее. По поводу их информации об отравителях — ничего пока путного, никаких косвенных намеков. В том районе о котором писалось — благодушная тишина. Но главное: отношения с Лёней стали невыносимы. Разрыв становился неизбежным. Они уже не ссорились, а просто уходили друг от друга.

Леонид окончательно потерял интерес к Лере и заодно ко всему окружающему миру. Только разгадка того, что с ним происходило во время его полета и встречи с Аким Иванычем, раскрытие тайны, касающейся его конечной судьбы и слов Акима Иваныча об этом — только такое интересовало и поглотило его полностью. Он мог часами бродить по Москве, словно прощаясь с ней. Особенно часто он заходил в район Патриарших прудов, Козихинского переулка, Большой Бронной. Заглядывал в маленькие кафешки того района, выпивал кофе и одинокий располагался на скамейке рядом с самим Патриаршим прудом.

Он был уверен: что-то произойдет с ним глобальное, и он уже чувствует дыхание этого глобального в своей душе.

«Аким Иваныч на ветер слов не бросает», — думалось ему. Любил посидеть и перед «сидячим» Гоголем — у него ведь тоже был свой Аким Иваныч, незнакомый остальным. Мысли его разлетались в разных направлениях, но сознание превратилось в огонь в ожидании своей высшей судьбы или приговора.

Дома он вел себя отчужденно, больше читал, практически не читая текст.

А у Леры что-то еще оставалось в сердце.

Вадим уверял Леру, что его может вывести из этого состояния только шок, но чудовищный, невиданный человеком шок. Лера только пожимала плечами:

— А что делать, повезти его в заброшенный хоспис, посмотреть в глаза умирающих. Или может быть, мне самой повеситься, чтоб привести его в чувство.

— Лера, Лера, — утверждал Вадим. — Даже последнее не выведет Леню из его состояния. Да, он поплачет, будет страдать, но это все. Это не изменит его. Как ты не понимаешь!? Только нечеловеческий, метафизический шок может изменить его.

— Например, новая клиническая смерть или тому подобное? Встреча с Богочеловеком? Но тут мы бессильны.

Вадим сникал и лишь тогда просил ее об одном:

— Не отчаиваться, беречь себя, по мере сил беречь Леню, в конце концов, пусть высшие силы разрубят этот узел.

И, наконец, свершилось. Теплым солнечным, почти вдруг летним, московским утром — за окном голубое небо, и словно дух предков снова вселился в Москву, таким утром и раздался звонок.

Леонид был один в квартире. Лера уехала на работу. Он подошел, и сердце его екнуло: он сразу узнал голос Акима Иваныча.

— Ты готов? — прозвучал вопрос.

Когда Лера вернулась из редакции, она нашла письмо, скорее записку. Слова были написаны резкими черными чернилами на белой бумаге и лежали на самом видном месте, на столе.

Всем и Лере. Простите меня. Теперь я могу уйти к тому, к кому и хотел. Ухожу от всех. Навсегда. Не ищите меня, это бесполезно. Решение принял по своей воле.

Исчезновение Одинцова было воспринято неоднозначно. Но тайный трепет прошел по всем, знавшим его.

Надо было как-то помочь Лере. Но удар был смягчен тем, что и так дело шло к разводу. И все-таки сердце Леры сжималось от обиды. «Такое следовало ожидать, — решила Алёна, — прекрасный финал для вернувшегося из иного мира».

Но оказалось, что Лера как раз не ожидала. Смысл и подтекст этой записки привел ее в бешенство. И вообще, тень легкого сумасшествия легла на всех, близко знавших Леню. Сурово прореагировала и милиция (кто-то догадался позвонить):

— Сбежал от жены, так и сбежал. По своей воле, в записке ясно сказано. Вы же признали его почерк. Сейчас таких удальцов видимо-невидимо. Не мешайте работать.

Инна, та самая истеричная дальняя родственница Одинцовых, уверяла, что записка — это фикция, а на самом деле Леню использовали на органы. Во всяком случае, так она кричала по телефону. Не давала ей покоя судьба злополучного Володи, сына ее друзей Ковалевых. Отрезанные органы, правда, чудились многим. Но только не Лере, не Алёне и Вадиму, и не Филиппу Пашкову. Последний особенно твердо утверждал, что все было предопределено.

И тайный ужас был вовсе не в блуждающих по миру почках, или даже голове. И не в самом факте исчезновения Лени. «Мы все когда-нибудь исчезнем», — пожимал плечами Пашков.

Тихое сумасшествие состояло в том, что Леню увел из этого мира, и видимо, навсегда, некий неизвестный человек, очевидно, обладающий огромной неведомой силой и притягивающий к себе, как потусторонний магнит.