Бернхард Шлинк - Возвращение

На садовой калитке снаружи была кнопка звонка, а ручка была внутри. Я не решился просунуть руку сквозь прутья и открыть калитку и позвонил. Дверь в дом отворилась, Маргарета Биндингер сказала:

— Надеюсь, вы откроете калитку без моей помощи.

Она стояла на пороге и ждала, пока я подойду к дому. Роста она была невысокого, худенькая, с землистым лицом, на котором застыла гримаса, отчетливо говорящая мне, что она хочет от меня поскорее отделаться. Не отвечая на мое приветствие, она показала на копировальный аппарат и спросила:

— Он много тока потребляет?

— Я не знаю. Я вам конечно же…

Она отмахнулась:

— Я вовсе не собираюсь брать с вас деньги за электричество. Просто аппарат очень компактный, и я подумала, не купить ли и мне такой же.

Она повернулась и пошла в дом. Только теперь я заметил, что правая нога у нее короче левой и она опирается на палку. Она провела меня в комнату, выходящую окнами на улицу, и предложила сесть за большой стол на один из шести стульев. На столе лежала папка, она села напротив.

— Я…

Она снова знаком прервала меня. Не дав мне объяснить все толком, она стала задавать короткие вопросы, ожидая таких же коротких ответов, и проявляла явные признаки нетерпения, если ответы получались длиннее. После того как я рассказал ей о Карле и о том, как искал автора этой книги, она спросила:

— А почему, собственно, вас интересует этот автор?

— Он был знаком с моими дедушкой и бабушкой, он знает места, где я провел детство, он написал роман, окончание которого я очень бы хотел прочитать, ну и наконец, мне просто любопытно.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Нет, вам не просто любопытно… А впрочем, меня это не касается. Барбара сказала, чтобы я вам помогла, так отчего же не помочь? Бумаг, кстати, не так уж и много.

Она положила ладонь на папку.

— Мама не вела дневников. Она хранила письма — письма своих родителей, своей лучшей подруги, моего отца и наши с сестрой письма. Несколько писем написаны человеком, о котором я не знаю ни кто он такой, ни где они познакомились.

Она поднялась из-за стола.

— Оставляю вас одного. Позовите меня, когда закончите.

Я раскрыл папку.

Глубокоуважаемая фройляйн Беата!

Все имеет свои причины. Имеет свои причины и то, что Вы находитесь в тех краях, в которых мир цел и невредим, а я пребываю там, где век вывихнулся из суставов. Имеет свои причины и то, что мы встретились друг с другом. И то, что Вы меня не любите, тоже имеет свои причины.

Вы сказали мне об этом три дня назад. Сказали с такой добротой, с таким изяществом и теплом, что я по-своему счастлив, хотя и не обрел того счастья, которое искал. Можно любить кого-то и быть нелюбимым и воспринимать это как несправедливость. Однако существует справедливость безответной любви.

Я прибыл на позиции вчера вечером, а с раннего утра начался бой. Великолепно!

Благодарю Вас, что Вы в ту пору, когда я был рядом с Вами, позволили мне сделать Вас наперсницей моих мыслей. Вы позволите Вам писать?

Следующие письма, написанные с перерывом в несколько недель, были примерно того же содержания: несколько фраз о мире в целом, несколько фраз о войне, несколько фраз о Беате. Фолькер Фонланден сравнивал Беату с утренней зарей, с вечерней и утренней звездой, с теплым дождем, с воздухом после грозы, с глотком воды после дня, проведенного под палящим солнцем, и с теплом очага после ночи, проведенной на снегу. Мне очень понравился пассаж об утренней заре.

Нет, Беата, Вы вовсе не напоминаете мне ту утреннюю зарю, которая медленно наступает и постепенно заливает весь мир ярким светом. Есть ведь и другая утренняя заря, она длится недолго и отличается особой силой, прогоняет ночь в один миг, сгоняет с полей туман и дает дню возможность вступить в свои права. Вы напоминаете мне именно такую утреннюю зарю. Однажды в одной стране произошла революция, и сигнал к ее началу дал своим выстрелом военный корабль, и этот выстрел определил победу революции, и назывался этот военный корабль — «Аврора», то есть утренняя заря. Вы ведь знаете, что одним только словом Вы можете устроить революцию, переворот в моей жизни, ведь правда?

Потом, где-то с конца лета, письма на время прекратились. Письмо, присланное к Рождеству, поясняет, что произошло. По этому письму можно понять, что письма, написанные весной и летом, отозвались в сердце Беаты и вызвали в нем новые чувства.

Дорогая Беата!

Прошлой зимой я писал тебе, что ты открыла мне глаза на то, что существует справедливость безответной любви. Что, по-твоему, я имел под этим в виду?

Безответная любовь не успокоится до тех пор, пока не отвергнет ту любовь, которая когда-то ее отвергла. Таким вот образом она творит справедливость, в ином случае она этой справедливости не заслуживает.

Мы прекрасно провели с тобой лето, но что прошло, то миновало. Будь счастлива! Возвращаясь на фронт, я встретил девушку, которая мне приглянулась. Ты знаешь, как это бывает.

Следующее письмо пришло через полтора года. К нему приложена вырезка из газеты.

Моя глубокоуважаемая, дорогая Беата!

Не сердитесь за тот портрет, который я здесь набросал. Я знаю, Вы не любите привлекать к себе внимание и не хотите, чтобы это делали другие. Но я написал эту вещицу не поэтому. Я написал ее не для Вас, а для воинов на поле брани. Разве Вы не будете хоть немного гордиться тем, что Ваш образ стоял перед моими глазами, а теперь он будет стоять перед глазами этих воинов?

Мне кажется, Вы обязаны гордиться.

Статья занимала половину газетной страницы, называлась «Мы сражаемся и за это» и была подписана Фолькером Фонланденом.

Она не любит меня. Она сказала мне об этом, когда я в последний раз был дома в отпуске. Я ей нравлюсь, но я не тот, о ком она мечтает, и она знает, что встреча с ним еще впереди, и она ждет его. Иногда я спрашиваю себя, где воюет этот человек: в Италии, во Франции или в России? А может, он воюет где-то здесь, бок о бок со мной? У этой девушки светлые волосы, голубые глаза и веселые губы. Она любит смеяться, и смеется громко. По ее высокому лбу сразу видно, что за ним живут хорошие мысли, а по подбородку заметно, что ее волю никогда не сломить. Когда рвутся бомбы, она храбро смеется и продолжает делать свою работу. У нее крепкие руки, и она умеет трудиться. Она высокая, стройная, и когда ты видишь ее походку, тебе хочется пригласить ее на танец.

Она не любит меня. Однажды она полюбит моего фронтового товарища, того, кого она ждет. А меня однажды полюбит другая девушка. И она тоже задорно смеется, когда падают бомбы. И она тоже трудится не покладая рук, трудится, расчищая завалы, трудится на фабрике и в поле. И она тоже ждет меня, но пока она об этом еще не знает.