Бернхард Шлинк - Возвращение

— Договорились.

Она продолжала стоять в дверях и молча смотрела, как я копировал страницу за страницей. Я не мог понять, следит ли она за тем, как бы я не повредил какой-нибудь документ или не утаил его для себя, или же просто ее развлекало то, что в ее доме кто-то чем-то занят. Стояла тишина, нарушаемая только легким гудением копировального аппарата, и хотя я знал, что у Маргареты Биндингер нет ни мужа, ни детей, но тишина стояла такая, что мне показалось, будто она не только живет здесь в одиночестве, но что она вообще здесь не живет. Я закончил работу, свернул шнур, положил сделанные копии на аппарат, а шнур на копии. Я взял ксерокс под мышку и приготовился уйти.

— Почему вы не спрашиваете? Не решаетесь?

Я не понял, о чем она.

— Вы ничего не хотите узнать о Барбаре?

— Я… я не знаю.

Я произнес это, зная, что это неправда. Конечно же, мне хотелось знать, как живет Барбара. Поэтому во время поездки сюда я чувствовал себя окрыленным, и это чувство возникло у меня еще вчера, когда я брал напрокат ксерокс и потом смотрел по карте, как мне лучше добраться до места.

— Вы не знаете, хотите ли вы что-нибудь узнать о Барбаре? — Она покачала головой и язвительно улыбнулась. — Ну тогда я вам ничего и не расскажу.

Она направилась к выходу.

— Я…

Я, собственно, только и хотел, что ее поблагодарить.

— Значит, вы все-таки хотите узнать кое-что?

Я не решился ответить ни утвердительно, ни отрицательно, не хотел и объясниться как-то, что я-де по-прежнему не знаю. Я промолчал. Она выжидательно посмотрела на меня, и я заметил, что в глазах ее светилась не насмешка, а жестокость. Она с наслаждением играла со мной в какую-то ей одной известную маленькую, но жестокую игру. Я бы сейчас скорее дал отрезать себе язык, чем спросил о Барбаре. Она заметила по моему лицу, как я этому противлюсь, потеряла интерес к своей игре и произнесла:

— Она несколько лет жила с мужем в Нью-Йорке, а потом, после развода, вернулась домой.

Я сделал крюк и проехал мимо дома Барбары. Рынок на Фридрихсплац закрывался; торговцы разбирали ларьки и складывали прилавки. Несколько яблок и немного картофеля мне уступили бесплатно; женщине, которая их продавала, не захотелось возиться с кассой и весами, которые она уже убрала. Повсюду на земле валялись остатки фруктов и овощей, я осторожно обходил их, чтобы не наступить.

Дом Барбары выглядел точно таким, каким я его помнил. Через несколько минут, в течение которых я притворялся, что вовсе не жду, чтобы открылась дверь и на порог вышла Барбара, я тронулся с места и уехал. Через две недели вернется Вероника и заберет Макса. Я к нему уже привык. Я и не знал раньше, насколько, оказывается, потребность, удовлетворяемая благодаря присутствию женщины, может быть удовлетворена присутствием ребенка в доме — потребность в ежедневном, незаметном сосуществовании, в разговорах о том, кто чем занимается, во взаимном интересе к делам друг друга, в маленьких ежедневных ритуалах. Обычно я, одеваясь, на ходу выпивал чашку растворимого кофе, а в машине по дороге съедал банан. С Максом же я всегда завтракал за столом. Если мы вечером отправлялись в бассейн или в какую-нибудь гостиницу, а я при этом был молчалив, он спрашивал: «Ты сегодня много работал?» — или говорил: «Как нам хорошо вместе. День закончился, и мы можем делать что захотим». Каждый день я радовался тому, что вечером расскажу ему перед сном сказку. После того как я рассказал ему первые истории из жизни тех, кто вернулся домой с войны, он все время просил рассказать еще что-нибудь. Например, историю о том, как вернувшийся домой муж подвергает испытанию не узнавшую его жену, предлагая ей руку и сердце. А она отвергает его предложение, храня верность мужу. Или историю, когда муж получает доказательство ее верности, рассказывая ей вымышленную историю о том, что муж ее на чужбине женился и обрел другую семью, а она грустно слушает эту историю, не выказывая зависти и ненависти. Или историю, в которой муж видит свою жену в обществе другого мужчины и, не открыв себя, уходит прочь, потому что его считают убитым и он не хочет мешать новому счастью, которое его жена обрела после долгих месяцев траура. В одной из историй герой сообщает о том, что муж якобы погиб, а вернувшийся с войны муж мстит ему за это и убивает его, а в другой истории новый муж распространяет слух о смерти прежнего мужа, и тот, возвратившись домой, открывает себя, вступает в борьбу, побеждает и спасает жену от нового, ложного счастья, возвращая ей счастье истинное. Максу особенно нравилась та история, в которой муж возвращается домой именно в день свадьбы, видит, как молодые идут в церковь, и должен немедля принять решение, как ему следует поступить. Нравилась Максу и та история, в которой оба мужчины знакомятся друг с другом и вместе пытаются отыскать выход из безнадежной ситуации.

А еще было несколько историй о человеке, который вернулся с войны с другой женщиной, поскольку на чужбине ему сообщили о том, что его жена якобы умерла, или — другой вариант — потому что эта чужая женщина помогла ему бежать из плена или вообще спастись от какой-то опасности. Были истории о возвратившемся домой сыне, иногда с участием злого брата, или злой мачехи, или доброго или жестокого отца. Существовали истории о вернувшемся с войны муже, отце или сыне, который после долгой отлучки чувствует себя дома таким чужим, так трудно уживается в нем, столь замкнут, или несправедлив, или даже подл, что доводит своих близких до отчаяния и выживает их из дома. Макс все время требовал рассказать новую историю о человеке, который вернулся домой, и только тогда я сам осознал, как много я знаю таких историй. Я стал искать новые, находил их и читал о них все больше.

Надо ли мне без Макса снова приналечь на работу и почаще ездить в командировки? Заняться ли вновь поисками оставшихся Одиссеевых женщин? Почаще встречаться с друзьями? Научиться играть в теннис или гольф? По дороге домой я понял, что у меня ни к чему не лежит душа. Чего же я тогда хочу?

Должно быть, это кризис среднего возраста, сказал я себе, и, поскольку проблема, занимавшая меня, была названа по имени, я на мгновение почувствовал себя лучше. Потом эта секунда прошла, и я сказал себе: тебе сорок пять, ты служишь в издательстве, зарабатываешь так себе, успехов особых нет, машина так себе, квартира приличная, семьи нет, нет постоянной подруги, никаких перемен к худшему или к лучшему не предвидится. Когда я начал себя жалеть, мне вспомнился мертвый Ахилл, который сказал Одиссею в Аиде, что предпочел бы быть батраком на земле, чем царем между мертвых.

Я отправил запрос о Фолькере Фонландене в Институт военной истории во Фрайбурге. Ответ пришел через две недели. У них хранятся три газетные заметки, опубликованные под его именем. О его личности им ничего не известно. Возможно, речь идет о псевдониме; в газетах военного времени псевдонимы и инициалы имен корреспондентов были очень распространены.