Тюрэ Эрикссон - Белый мыс

– Да, тесновато начинает становиться у нас в доме, – заключил дядя Стен однажды в воскресенье, понаблюдав за подвигами Лассе, которые кончились тем, что бабушка принялась сокрушаться над разбитым стеклянным блюдечком.

– Взял бы да расширил дом, чтобы у нас получилось две комнаты, – предложила бабушка.

Дядя Стен ответил не сразу. Он явно задумал что-то Другое.

– Надоедает это – ютиться всю жизнь в бараках, а каждую субботу и воскресенье за семь верст киселя хлебать. Я подумываю о том, чтобы переехать на новую каменоломню, к югу от Бредвика. Компания дает там строительные участки по сходной цене.

Бабушка возразила, что начинает стариться и ей становится все труднее управляться одной.

– А этот участок можно опять сдать в аренду, чтобы мама могла переехать с нами, – предложила тетя Мария.

– Нет, я уж останусь здесь. С меня хватит этих переездов с места на место по всему острову.

– Надо еще подумать, – возразил дядя Стен. Бабушка думала долго, но так и не изменила своего решения остаться в Мурет.

– Возьмите ссуду на строительство своего домика, если вам так будет лучше. А что касается меня и парнишки, то время покажет, – сказала она в конце концов.

Дядя Стен получил наполовину отстроенный дом, и уже осенью все было готово для переезда. День выдался серый, с упрямо моросящим дождичком, и погруженная на машину мебель успела отсыреть раньше, чем ее накрыли брезентом.

Тетя Мария с Анночкой заняли место около шофера, а дядя Стен с Лассе уселись на вещах, накрывшись плащом.

– Да вы же забыли настольную лампу! – воскликнула бабушка, когда машина уже была готова тронуться.

Тетя Мария получила ее в подарок к обручению – керосиновую лампу с красивой подставкой из желтого металла, вроде бронзы.

– Оставьте ее у себя, мама. У нас будет электричество. Повернул выключатель на стене – вот тебе и свет!

Оке с тоской наблюдал, как грузовик исчез за поворотом.

– А справимся мы зимой? – спросил он бабушку.

– Не беспокойся. Как-нибудь управимся, – ответила бабушка, успокоительно улыбаясь.

Она вытащила из кармана юбки письмо и показала Оке несколько строчек. «Климат здесь в Чикаго не по мне. Летом жара невыносимая, а зимой бывают сильные морозы. Либо я поеду на запад, в Калифорнию, либо вернусь домой, на Готланд».

– Я уже написала и просила Хильдинга не уезжать еще дальше от нас, а возвращаться домой.

Бабушка с волнением ожидала ответа из Америки и каждый день просила Оке забегать на почту. Наконец на ее имя пришло письмо, но конверт был надписан незнакомой рукой, а штемпель говорил о том, что оно отправлено из маленького приморского городка в Южной Швеции.

Бабушка перечитала письмо несколько раз, прежде чем заговорила. Внезапно она крепко прижала Оке к себе, и ее шершавая, искалеченная подагрой рука с непривычной лаской потрепала его непокорный чуб.

– Фанни… твоя мама… умерла, – сказала она просто.

Оке стоял в оцепенении, крепко стиснув губы. Мать была для него только именем, и он не мог плакать.

– Не будем горевать, – продолжала бабушка, словно прочла его мысли. – Я так и знала, что она уже неизлечима, когда ее перевезли на материк.

– Бабушка, у тебя нет ее карточки?

– Есть, как же, свадебная карточка, только я не знаю, куда она запропастилась.

– Можно мне поискать в сундучке?

Бабушка вручила ему ключ:

– Не думаю, чтобы ты нашел. Я сама много раз искала ее.

В синем сундучке, который ездил с бабушкой еще на Сандэн, хранились связки писем, поздравительные открытки, поблекшие бумажные цветы, поломанные брошки и другие маленькие памятки. Бабушка называла этот сундучок американским, потому что он первоначально предназначался для значительно более далекого путешествия, чем до маленького островка на севере.

– Мне тогда девятнадцать было, – рассказывала она. – Один родственник мамы написал из Нью-Йорка и звал меня к себе. В последнюю минуту я передумала. А будь я постарше, так поехала бы.

Если бы бабушка и в самом деле уехала, как это делали многие ее сверстницы, что же было бы с ним сегодня? Оке показалось, что у него все закачалось под ногами, когда он попытался найти ответ на этот простой, но вместе с тем такой замысловатый вопрос. Может быть, ни его мама, ни он сам так никогда бы и не родились… Или они жили бы там, в Америке, с совсем другими именами и говорили бы на совершенно другом языке?

Он тщательно и осторожно перебирал бабушкины сувениры. Наконец ему попался альбом со множеством наклеенных фотографий. На одних были группы рабочих в спецовках – на фоне скал, паровозов и грузовых кранов, на других красовался дядя Стен в мундире и с треуголкой на голове – во рту сигаретка, руки небрежно засунуты в карманы, чтобы никто не подумал, что он, чего доброго, действительно увлекся военной службой. Вот дядя Хильдинг в куртке юнги сложил руки на груди, стоя в ряду команды «Брунгильды»; это был его третий и последний рейс. Многочисленные родичи женского пола фотографировались в окружении кучи ребятишек, а молодые девушки стояли оцепенело около плетеного стула или диванчика – собственности профессиональных фотографов в Бредвика или Висбю.

Однако ни одна из этих женщин не могла быть матерью Оке. Он знал их всех по рассказам бабушки. Найти бы хоть маленькую любительскую карточку мамы, чтобы заполнить чем-то болезненную пустоту в груди, чтобы горе было направлено на что-то определенное…

Бабушка так и не дождалась ответа от дяди Хильдинга, но в один прекрасный день Оке увидел на дворе незнакомого мужчину в клетчатом пальто и светлой фетровой шляпе, внимательно разглядывавшего старую рябину.

– Все как было, – произнес незнакомец.

Он держал в руках тяжелые чемоданы, а позади него шли еще двое, неся здоровенный сундук. Присмотревшись, Оке узнал его, хотя лицо выглядело более усталым, чем на фотографиях, и у висков просвечивали серебряные нити. Бабушка была занята стиркой на кухне, и Оке поначалу даже не знал, что говорить или делать.

– А это, видно, Оке, – произнес дядя Хильдинг и улыбнулся, сверкая золотыми коронками.

Оке смущенно пожал его мощную руку и побежал вперед открыть двери, чтобы шоферы могли втащить свою громоздкую ношу. В дверях кухни показалась бабушка, руки ее до самого локтя были покрыты мыльной пеной. В ту же минуту она исчезла в могучих объятиях дяди Хильдинга. У обоих появились слезы на глазах.

– Как доехал? – спросила бабушка, преодолев волнение.

– Отлично! На второй же день в шторм попали, но у нас подобралась компания, которая тогда только и чувствовала себя хорошо, когда все остальные по каютам валялись!

Дядя Хильдинг рассчитался с шоферами, снял верхнюю одежду и быстрыми шагами вымерил комнатку.