Стивен Фрай - Пресс-папье

Сказав, что, если бы эти нелепые господа умели делать все то, о чем они судят, тратя на это дни своей жизни, [207]я опустился бы до трюизма. Очевидным является и то, что последними смеются наши потомки. Кто и когда вспомнит о дрянного качества желчи, изливаемой людьми наподобие Мартина Кроппера, Майкла Коувени и Льюиса Джонса, кого сможет она вдохновить? «Ну перестань, Стивен, – могли бы сказать вы, дочитав до этого места, – не стоит обижать людей, не имея на то весомой причины». Ладно, согласен. Я тоже так думаю. Возможно, и боль, причиняемая критиками, ничего решительно не значит. Да-да, кое-кого их критические стрелы ранят, и ранят сильно, порою до слез. Как раз в минувшие выходные сэр Джон Миллс рассказывал мне о том, как он однажды сидел в своей гримерной перед зеркалом и вдруг расплакался, вспомнив, как отозвался о нем некий критик, имя которого он теперь уже напрочь забыл.

«Ах он бедненький, – возможно, скажете вы, – так его нехороший дядя обидел. А что, актерам мало платят? Если они так страдают от чьей-то ругани, пусть подыщут себе другое занятие». Быть может, оно и верно. Быть может, верно и то, что критики оказывают обществу добрую услугу , что самолюбие актеров, писателей и художников неплохо бы и поумерить, что публика нуждается в рекомендациях относительно того, как, где и когда ей лучше потратить свои деньги, вкушая плоды деятельности названных лиц, что необходимо выдерживать «стандарты».

Ну что же, все вышесказанное может составлять достойные и убедительные причины существования критиков. Дело, однако, в том, что по своей воле никто в это кошмарное ремесло не идет – кроме никчемных и обозленных отбросов общества, с которыми мы в итоге и имеем дело. Разве захочет порядочный человек потратить всю свою жизнь на составление кляуз и придирки? Да как он после этого спать-то будет ночами?

Вообразите себе картину: к райским вратам приближается критик. «Чем ты там занимался?» – спрашивает святой Петр. «Ну, – отвечает мертвая душа, – критиковал». – «Пардон?» – «Да знаете, другие что-то такое сочиняли, играли, картины писали, а я говорил об этом “беспомощно и неубедительно”, “напыщенно и тривиально”, “компетентно и приемлемо”… ну и так далее».

Полагаю, представить реакцию святого Петра вам труда не составит.

Критика подобна телесным наказаниям: ее можно считать полезной для тех, кого ей подвергают, однако перспектива получить в итоге людей, которым внушили, что избивать детей – дело самое благое, выглядит куда более страшной, чем мир, наполненный непоротыми юнцами. Возможно, «стандарты» искусства у нас и понизились, но не до уровня же стандартов критики, верно?

Время от времени я сталкиваюсь с вещами и явлениями, которые вызывают во мне желание сорвать с себя одежды и прыгать на месте, рыдая навзрыд. Коврики, коими накрываются крышки унитазов, соломенные куколки, расписанные «ведущими, получившими международное признание художниками Британии» керамические тарелки, на которых изображены полевки, кушающие ежевику в составляющем наследие нашей нации лесу, и которые вам захочется сохранить навсегда и завещать вашим детям, радиопередача «Вопросы садовода», бантики на йоркширских терьерах, кухонные полотенчики с отпечатанным на них словом « Desideratum », [208]подарочки с намеком на гольф, хор школьников, исполняющий гимн «Бог танца», люди, спрашивающие: «Хотите яичко?», – вот лишь немногие из моих фаворитов. Когда я сталкиваюсь с чем-то подобным, меня окатывает горячее, как самум, желание загрязнить окружающую среду непристойностями, не уступающими по силе воздействия промышленным отбросам.

Однако и это оказалось сущим пустяком в сравнении с буйной, головокружительной, вакхической бурей эмоций, сотрясшей меня, когда я на прошлой неделе прочитал в «Телеграфе» кое-какие из писем, посвященных смерти Фредди Меркьюри. Некая дама назвала покойную рок-звезду «чудовищем», «образ жизни» которого был «отвратительным». Стоило мне прочесть ее письмо, а с ним и иные статейки и письма, в которых осуждалась жизнь этого человека, как меня охватила неодолимая потребность стать не менее отвратительным: я мгновенно захотел обратиться в чудовище. И понял, что на самом-то деле Британия разделена не на богатых и бедных, не на лейбористов и консерваторов, не на мужчин и женщин, не на север и юг, но на людей милосердных и немилосердных. Лозунг «защитим наших детей» стал у нас оправданием любого не имеющего ни малейшего отношения к христианству порицания, любого мерзостного суждения, любой лицемерной анафемы.

Подлинную угрозу для детей представляют жестокие убийцы наподобие Фрэнка Бека, тихо и неприметно проживающие в наших густолиственных пригородах, а не дионисийские вольности рок-музыкантов. Убийства, изнасилование малолетних, удушающая тирания и бездумная жестокость – все это гнездится, как скажет вам любая газета, по преимуществу в домашней жизни, в гостеприимном лоне Великой Британской Семьи.

Люди, приславшие цветы, которыми была устлана улица у дома Меркьюри; девушки, проехавшие, чтобы попрощаться с ним, полмира; четверть миллиона латиноамериканцев, несколько лет назад побывавших на единственном концерте, данном группой «Куин» в Рио; миллионы и миллионы людей, которым Меркьюри представлялся Джуди Гарланд, Паяцем, Фальстафом, Дон Жуаном и Дионисом de nos jours … [209]он что же, всех их испортил и развратил? Сбил с правильного пути? Читал им наставления? Указывал, как они должны жить? Подталкивал к неумеренному употреблению наркотиков и анальным неприличностям? Подстрекал к преступлениям и дегенеративному буйству? Нет, конечно. Он развлекал их и делал это с таким остроумием, изяществом, раскованностью, с такой безмерной приверженностью духу «Гран-Гиньоль», что мы вправе назвать его гением.

«Миллиарды мух кормятся на экскрементах, – можете возразить вы, – что вовсе не делает это занятие благородным». Возможно. Поскольку рок-музыка не побуждает народные массы к сплочению, революционер может назвать ее бездумным увеселением и капиталистической подачкой; поскольку же она «необузданна, горяча и свободна», нынешний пуританин может назвать ее грешной. Но для миллионов людей это их музыка, их мир, их ответ на ужас и пустоту дорожных пробок и ипотечных залогов.

«Семейные ценности» – что, собственно говоря, обозначают эти слова? Какие такие добродетели они нам сулят? Уж во всяком случае, не христианские. Вы полагаете, Христос не смог бы отличить буржуазное самодовольство от нравственной силы, а ханжеский фанатизм – от любви к ближнему?

Вы только поймите меня правильно. Мне дорого понятие семьи. Родительские чувства, рождественские праздники детства, забота, взаимная любовь– все это делает наш мир более безопасным, добрым и дружелюбным. Я люблю и мою семью, и многие из тех, в какие вхож. Однако «семья» очень и очень отличается от «Семьи» – той, что с большой буквы. Точно так же, как Свифт ненавидел и презирал существо, именуемое человеком, но любил Джона, Питера и Эндрю, я ненавижу и презираю и сущность, именуемую «семейной жизнью», и удушающее, тягостное, приторное, мертвящее, приспособленческое отношение к жизни, которое подсовывают нам под этим названием.