Андрей Башаримов - Пуговка

– Хорошо, мамочка, – Пуговка помахала рукой. – Пока-пока, я сама дверь захлопну.

Допив чай, Пуговка аккуратно собрала посуду в раковину и вымыла ее теплой водой.

Надев куртку и вязаную белую шапочку, на ходу застегивая сапожки, с ранцем на спине и сумкой, перекинутой через плечо, она быстро сбежала по лестнице.

Школа находилась в пяти минутах быстрой ходьбы.

Пуговка быстро засеменила по оледенелому асфальту, мимо голых кленов, с зависшими в ветвях брошенными гнездами грачей, навесов-тюльпанов с выцвевшими оранжевыми балахонами, кое-где рваными, затихшими, остановившимися, да так и оставшимися в этом морозном утре. Она перешла дорогу по еле заметной "зебре", с трудом поборов желание перемахнуть через невысокий чугунный забор, со сплетшейся меж собой, как руки, вязью звездочек и кружочков, прошла в узкое межжелезье входа, очутилась на школьном плацу, ровно посредине – между окрашенных алюминиевой краской, сосредоточенно держащей книгу школьницы и юноши, условно запускающего муляж реактивного самолета в зимнее небо. За синим забором спрятался географический уголок: бетонный, глубоко насаженный на анкер исцарапанный непоседливыми мальчишками земной шар, с резко выделенными краской амебами континентов, куб из прихваченных сваркой кусков арматуры, стянутой металлическим щитом с внешней стороны, размеченным шахматной доской, несколько скамеек, вытоптанная земля, амбарный заржавелый замок на ограде, рябина, протянувшая низко ветки с алеющими гроздями.

Пуговка подбежала ближе к забору и увидела возле красных пятен плодов трех снегирей, нахохлившись, сидящих на ветке возле крупной грозди. Ей показалось, что они то и дело подмигивали ей, чуть шевеля своими короткими шеями. Она застыла, пытаясь ухватить взглядом всех трех, улавливая каждое движение, составить их присутствие в мозаику, выстроить это зимнее утро, разговор с мамой, жжение в груди от перцового пластыря, ноги, которые так и хочется почесать (но нельзя, нельзя), вчерашнее глубокое небо в единую и неделимую картину.

Со стороны школы послышался резкий окрик звонка. Очнувшись, Пуговка что есть сил побежала к ее открытым дверям.

– Здравствуйте, Евдокия Семеновна, – на ходу бросила она пожилой техничке, выжимающей из грязной ветоши воду в цинковое ведро.

– Здравствуй, Аленка, – подняла голову техничка. – Опять, басурманка, на урок опаздываешь?

– Опаздываю, Евдокия Семеновна, опаздываю, – засмеялась Пуговка и юркнула на лестницу. Она быстро взбежала по ступенькам на второй этаж и влетела в кабинет.

– Извините, пожалуйста. Алевтина Алексеевна, можно мне занять свое место?

Учительница, сидящая за столом у окна над открытым журналом посмотрела на нее поверх очков.

– Прохорова? Опять вы опаздываете! И что же на сей раз случилось?

– Алевтина Алексеевна… Можно, я… – Пуговка покраснела и начала изучать кончики своих сапог.

– Прохорова! Какова причина сегодняшнего вашего опоздания? – Учительница повысила голос до крика. – Что же вы молчите?! Класс и я хотим услышать от вам объяснений!

Пуговка застыла, опустив голову.

В классе воцарилась полная тишина. Двадцать пять пар глаз были прикованы к ней.

– Ну же! – взвизгнула Алевтина Алексеевна. – Или мне вызвать ваших родителей в школу? Вы этого добиваетесь, Прохорова? Чтобы мы вас на комиссию вызвали? Этого вы добиваетесь?

Пуговка молчала.

– Так… – Алевтина Алексеевна взяла в руки указку. – Вижу, вы не понимаете. Ну, хорошо. – Она резко подошла к ней, стуча высокими каблуками по полу и остановилась, зажав сзади двумя руками указку. – Считаю до трех. Учтите, вам будет только хуже. Раз! – резко и громко проговорила она.

Пуговка втянула голову в плечи.

– Два!

По лицу Пуговки покатились слезы, она мелко задрожала, прижала руки к ушам.

– Два с волосиной!

Пуговка затряслась от беззвучного плача.

– Два с четвертиной!

Алевтина Алексеевна поднесла к лицу пуговки ладонь с поднятыми вверх указательным и средним пальцами и медленно начала поднимать безымянный.

– Два с половиной!

Пуговка подняла вверх лицо и посмотрела Алевтине Алексеевне в глаза.

– Я все скажу! Скажу! – крикнула Пуговка.

– Очень хорошо. – Учительница повернулась к классу. – Перед всеми ребятами, которых ты подводишь своими опозданиями. Ты видишь, сколько мы времени из-за тебя уже потеряли? А они, между прочим, учиться сюда пришли! Говори.

– Я… Я… – запинаясь, начала Пуговка.

– Ну что "ты"? Что "ты"? – раздраженно перебила ее Алевтина Алексеевна. – Отчетливей. Мы все хотим знать.

– Я просто… Просто… Я просто засмотрелась на снегирей. – Пуговка закрыла глаза руками.

Голова у Алевтины Алексеевны медленно подалась назад, шея выгнулась дугой, лицо исказилось, она тяжело оперлась на висящую сзади доску спиной и, трясясь всем телом, захохотала.

В классе поднялся гвалт и улюлюканье. В Пуговку полетели скомканные в плотные шарики бумажки и стерки. "Посмотри на Прохорову… Снегири!", "Снегирь! Прохорова – Снегирь! Снегирь! Снегириха!"

Один из шариков угодил в Алевтину Алексеевну.

– Так! А ну-ка угомониться сейчас же! – крикнула она классу. – Кому сказала!

Наступила тишина.

Алевтина Алексеевна повернулась к Пуговке.

– Ну, Алена, ты меня уморила. Такого я еще никогда в жизни не слышала… И хватит реветь! Ты же не корова! Посмотри, ты же красивая девочка. Чего ты ревешь, как маленькая! Ну-ка оставь вещи и быстренько сбегай в туалет, приведи себя в порядок.

Пуговка с опущенной головой быстро подошла ко второй парте в среднем ряду, положила на стул ранец и мешок с обувью и выскочила из класса. В коридоре она остановилась у одного из окон и, положив руки на прохладный бетонный подоконник, посмотрела вниз на рябину. Ей показалось, что три снегиря все еще сидели на ветке.

Пуговка открыла дверь туалета и подошла к зеркалу. На нее надвинулось заплаканное детское лицо с припухшими, чуть шелушащямися губами, вздернутый вверх нос, широкие скулы, собранные в две косички темные волосы, схваченные разноцветными пушистыми резиночками. Она показала себе язык. Провела рукой по груди. Оглянулась, посмотрев на дверь, – она была плотно закрыта. Расстегнула спереди платье, засунула руку под белую маечку и, морщась, отодрала пластырь. Повертев лоскуток в руках, открыла рот и, глядя на себя в зеркало, съела его, как капустный лист. Пластырь был кисловатый и немного горчил, но есть можно. Включила холодную воду и, наклонясь, сделала несколько хороших глотков. Умылась, вытерла подолом платья лицо, торопливо застегнулась и вприпрыжку побежала к кабинету.

– Уставай, Алешенька, уставай маленечкий! – Бабушка стянула со спящего мальчика одеяло. – Уставай, ужо и утречко наступило. Да какое там утро! Двенадцать часов! Снежок, погляди, на дворе выпал. – Бабушка пошамкала губами. – Да! Ответили метели, даже зайцы побелели! На дворе и за двором белый снег лежит ковром, вязнут валенки в снегу, даже бегать не могу… Ну, уставай. Уставай-уставай.