Михаил Ремер - Даун

Я смотрю на людей, и мне не понятно: их так много, но говорят они об одинаковых вещах. Все. Все, кроме Оли, мамы и бабушки. Но почему? Неужели нет никаких других тем?

Мы все ехали и ехали. Бабушка живет далеко. Надо провести в поезде три ночи и два дня. Иначе не добраться.

Сегодня к нам в купе подсаживается бородатый дядя. Он долго распаковывает свой рюкзак. Он раскладывает на столе еду. Он молчаливый и какой-то неприветливый. Мне не нравится.

В купе тепло. Но он не снимает свой толстый свитер. Он. Он словно каменный. Такой же грубый и твердый. Я смотрю на его лицо. Оно все в морщинках и какое-то твердое. Я боюсь его. Он похож на гнома, только высокого. Вдруг это Хозяин Задверного мира прислал его за мной? Ему не понравилось, что я забрал у него маму. Он хочет наказать меня! Я забиваюсь в самый угол купе. Мне становится страшно. Сейчас этот гном доест свой бутерброд и набросится на меня!

Дядька увидел, что мне страшно. Он внимательно посмотрел на меня. Потом вдруг улыбнулся.

– Ты чего перетрусил? Пантелеича испугался? Чего это вдруг?

Я увидел его зубы: желтые и страшные. Бабушка!

– Костик, ты что? – смотрит на меня бабушка. – Дядя хороший, его не надо бояться.

– Такой большой, а боишься! – вдруг расхохотался Пантелеич.

Почему-то от этого мне стало лучше. Не может злой гном так весело смеяться. Не может. Я снова смотрю на дядьку. Я еще не решил: бояться мне его дальше или нет. Вдруг он просто притворяется? Вдруг он просто хочет успокоить бабушку?

Дядька смотрит на нас с бабушкой. Потом достает из рюкзака какую-то штуку. Наверное, это что-то очень важное. Очень. Он аккуратно разворачивает тряпку и достает небольшую пластмассовую штучку. Осматривает, отряхивает. Это как обряд. Потом он прислоняет штуку к своим потрескавшимся губам, и она начинает играть! Здорово! Я больше не боюсь этого бородатого дядю. Совсем. Он не злой гном. Он добрый. Я вижу это. А еще я понимаю, что хочу уметь играть так же, как и он. На этой штуковине! Мне почему-то кажется, что Оранжевому Мячику понравится. Он обязательно захочет послушать и подойдет ко мне поближе. Тогда я обязательно его поймаю!

Я смотрю на дядю, а он все играет. Одну, потом другую мелодию. Потом еще одну. Я протягиваю руку.

– Я тоже хочу попробовать! Дайте и мне!

– Хочешь сыграть? Ну держи, – улыбается он. И протягивает мне эту штуку. – Это – губная гармошка.

Я беру ее в руку. Точно так же, как и он, я начинаю водить ею по губам. Но у меня ничего не выходит. Совсем. Гармошка молчит. Наверное, Пантелеич знает какое-то великое заклинание. Наверное, он волшебник!

– Не так, – смеется он. – Видишь, дырочки, – он показывает мне два ряда крошечных дырок. – В них надо дуть. Смотри! – Он снова берет гармошку в руки, набирает воздуха в грудь и начинает дуть.

Гармошка играет. Здорово.

– Теперь я. Дайте попробовать и мне? – прошу я.

Пантелеич протягивает мне гармошку. Я беру ее в руки. Начинаю дуть, и она играет. Теперь я знаю это заклинание! Теперь я тоже волшебник!

Сначала у мне получается плохо. Мне не нравятся звуки, которые выходят из губной гармошки. Они противные. Но я стараюсь. Я пытаюсь еще и еще. Я забыл про все. Про то, что я один. Про то, что я люблю смотреть в окно. Я играю. Скоро у меня начинает получаться. Мне начинает нравиться моя музыка!

Пантелеич куда-то выходит. Скоро он возвращается. Несет три чашки чая.

– Угощайтесь, на здоровье. Специально попросил проводницу травок моих добавить. Я сам сибиряк. В поход ходил. Возвращаюсь вот домой. Всегда с собой травы беру свои. Чуть что – первое лекарство. Хоть тебе и простуда, хоть температура, да хоть что!

Я отрываюсь от гармошки. Пробую чай. Вкусный! Очень! Я еще никогда не пробовал такого. Мне нравится этот дядя. Бабушке тоже. Они о чем-то долго-долго разговаривают, пока я играю на гармошке.

Тяжелый поход выдался в этот раз. Но все равно хороший. Обычно ухожу на Урал, а тут решил в Карелию податься. Кто бывал там, говорят, места красивые. Решено, значит. Я – человек на подъем легкий. Решил, рюкзак собрал и пошел. Поездом до Москвы, потом уже и в Петрозаводск.

Москва не понравилась. Куда-то там бегут все. Какие-то. в себе. Каждый на соседей исподлобья поглядывает. Боится, а не удумал ли тот чего. Толкучка жуткая!

Из метро на улицу вышел, мать честная: все вокруг мигает, сверкает! А машин прорва! Как же тут жить-то? Мне все любопытно. Дай огляжусь, думаю.

Остановился, так меня со всех сторон толкать давай. Встал тут, мол, мешаешься. Плюнул на все и снова в метро. До вокзала добрался, а тут и поезд мой. Сел да поехал.

Обратно думал самолетом лететь, да передумал. Поездами оно привычней как-то. Да и с людьми пообщаешься. Страсть как люблю я это дело. В самолете особо и не разговоришься. Там занятые все. А в поезде – пожалуйста. Главное, люди хорошие чтобы попались.

Эти вроде ничего. Внучок с бабушкой. Парнишка только странный какой-то. Меня как увидал, перепугался. Забился в угол купе, глаза распахнул, смотрит. Пригляделся я, смотрю, даун. Оттого и боится. Дауны, они странные люди. Вроде, как мы, а все же другие. Я не про то, что глупее. Другие они, как с планеты другой. У соседа дочка Иришка – тоже даун. Уже двадцать скоро, а до сих пор ребенок. И главное, добрая. Иной раз, бывает, на улице встретишь, так она издалека увидит, смеется, руками машет: как вы, дедушка Вадя? Да со мной внуки так не разговаривают. Все больше по делу. Деловые. Все денег хотят заработать побольше. Так сколько не бейся, всех не заработаешь. А сколько не заработаешь, все мало будет. Плавали, знаем.

А как настроение плохое или чувствуешь неважно себя, так она первая и заметит. «Что с вами, дедушка Вадя? Вам нехорошо?» И улыбается. Как-то, помню, после похорон друга домой шел. Настроение – никакое. А тут она навстречу. «Дедушка Вадя, нельзя таким пьяным ходить». Ну я не выдержал. Сорвался. Словами обругал ее последними. Со стыда утром, думал, провалюсь. Ну чего она такого мне сделала, что наорал на нее? Утром из дома выполз как-то. Нехорошо, мутит.

Смотрю – она. Ведро воды тащит мне, а на шее полотенце накинуто. «Как папка пьяный домой приходит, мамка его с утра водой отпаивает. Дедушка Вадя, давайте я сегодня женой вашей буду?» Ну что ей сказать? Промолчал. Стыдно посмотреть даже. Просто давай воду хлебать. А она мне: «Мамка, как папка воды напьется, полотенцем его бьет и кричит. Дедушка Вадя, сегодня я жена ваша». Расхохотался я тогда: «Бей, – говорю, – дурня старого». Ох она меня полотенцем тем отстегала. «Будешь, – говорит, – пить еще? Будешь?»

Пообещал тогда, что больше не буду. С тех пор и не пью.

Вот и этот сидит, перепугался. Ну я гармонику свою достал, дай, думаю, сыграю. Иришка-то любит, когда я играю. Может, и этому мальцу понравится.