Алексей Андреев - Среднерусские истории

Потом Макс клялся, что у костра никого не заметил, а баллончик с газом для зажигалки бросил, спасая всех, чтобы испугать деревенских. Деревенские тогда действительно испугались Женькиного крика и обожженного лица, над которым еще горели-плавились волосы, – и ломанулись куда-то сквозь кусты. Исчез со своим рюкзаком и Макс. А коренастый остался, помог дотащить Женьку до деревни, взял у дядьки мотоцикл с коляской и отвез в больницу…

Мать Женькина с тех пор Макса ненавидела – считала, что он специально покалечил сына, чтобы отвлечь от себя внимание и под шумок исчезнуть. А Женька простил. Не мог Макс этого специально сделать – они же с первого класса дружили. Точнее, дружил Женька, а Макс его дружбу снисходительно принимал. Но принимал же!

Вот только фраза эта в памяти у него засела – про фокус. Даже снилась часто. Заставляя просыпаться и зачем-то ощупывать свое исковерканное огнем, съехавшее вбок лицо…

И сейчас рука его машинально дернулась, высунулась из воды… но Женька остановился, глубоко вздохнул и нырнул…

Плавал он долго, словно наверстывая упущенное. На берег не выходил: когда ноги, двигаясь, вдруг касались водорослей, – разворачивался и плыл обратно. Отдыхал прямо на воде – раскинувшись и чуть поводя руками. Усталости не чувствовал – только ленивое, какое-то животное блаженство. Будто перенесся в доисторические времена, когда все живое и вода были неразделимы. Ему даже казалось, что вот-вот из тела вылезут затаенные плавники и хвост, вдруг обнаружатся жабры… И мыслей никаких не было – копошилось нечто вялое и всплывало иногда, что вслепую плавать даже приятнее – ничего не отвлекает. И можно чувствовать себя одним-единственным посреди бескрайнего океана…

В очередной раз распластавшись на воде, Женька вдруг ощутил: что-то изменилось. Не хватало ему чего-то. Пожалуй, да, солнца. Раньше оно прижигало щеку и лоб, а теперь исчезло. Наползли тучи? И со звуками что-то не так… Женька покрутил головой, прислушиваясь. Голоса исчезли. И главное – уже не орала музыка.

– Макс! – крикнул Женька. – Макс, ты где?!

Тишина.

– Макс! Ну кончай, где ты? – закричал в другую сторону.

Ничего. Только эхо, отразившись от деревьев, вернуло ему собственный крик.

– Эй! Кто-нибудь! Здесь есть? Эй!

Никто не отзывался. Где-то плескалась, играла рыба – и все.

Женька понял, что остался на озере один. Все разошлись. И Макс уехал. Или просто не отзывается?

– Макс, ответь!.. Эй, люди!

Женька почувствовал, что замерзает. То ли на самом деле похолодало, то ли… Он закрутился на месте в панике, не понимая, что делать, куда плыть? Забарахтался… Сказал себе: «Хватит, хватит! Стоп!» И поплыл наугад…

Одежду свою он все-таки нашел. Может, через час, может, через полтора. Сначала нащупал ногами песчаное дно. Понял, что приплыл к противоположному берегу, где был небольшой пляж, на который раньше всегда бегал. Позвал, надеясь, что кто-то здесь еще есть, остался. Вышел на берег, попрыгал, согреваясь. Передохнул. И поплыл обратно, стараясь грести размеренно и держаться чуть правее. И почти попал… Во всяком случае, на кусты наткнулся сразу и искал проход уже недолго…

Когда выжал трусы и оделся, поеживаясь от вечерней, а может, уже и ночной прохлады, выломал длинный прут, прошел по памяти приблизительно в то место, где выходил из машины, принюхался и вроде бы даже почувствовал запах натекшего масла, зачем-то еще раз позвал Макса, хотя все уже было ясно, потоптался, наткнулся ногой на пустую бутылку, отвернулся от своей палки, валявшейся у воды, сориентировался и двинулся вдоль озера к пляжу, откуда помнил дорогу до дач…

По случаю пятницы и хорошей погоды жизнь на дачах кипела. Где-то жарили шашлыки, где-то скандалили, где-то звенели посудой, где-то уже визгливо пели, словно прощаясь навсегда со своей пропащей жизнью, взрослые пьяные голоса схлестывались с возбужденными детскими, на них накладывался заполошный лай собак, то затихающий, то опять вспыхивающий в разных концах поселка, многие дома громыхали каким-то боевиком из телевизора, запахи еды перебивались дымом сигарет, пока их вдруг не глушила мощная вонь навоза, завезенного на какой-нибудь участок.

Женька шел вдоль заборов, по-разному откликающихся на постукивание прута, иногда натыкался на прижатые к ним машины, которые или молчали, или настороженно квакали, а некоторые сразу начинали истошно вопить, и тогда рядом появлялся сердитый хозяин и тоже вопил, только матом. Женька шарахался к другому забору, напротив, извинялся и двигался дальше. Он помнил, что если подняться от пляжа и идти по дороге дальше, никуда не сворачивая, то можно добраться до перекрестка с асфальтом, по нему свернуть направо, потом налево, вновь направо – и выйти к трассе, идущей мимо поселка в городок. А там автобусная остановка, люди, проезжающие машины. О том, что уже поздно и автобусы скорее всего не ходят, он старался не думать. Все равно другого пути отсюда не было. Просто шел и шел, отстукивая участки, пока с одного на помощь очередной разоравшейся машине не выскочила собака. С истошным лаем она стала хватать Женьку за ноги, он заметался, спасаясь от злых острых зубов, куда-то повернул, побежал, выставив перед собой прут, упал, собака наконец отвязалась, цапнув напоследок за ляжку, он поднялся… и понял, что не знает, куда двигаться дальше. Пошел наугад, повернул раз, второй – и заблудился окончательно…

Жизнь в поселке постепенно затихала, успокаивалась, пряталась в дома и отходила ко сну. Лишь вдалеке еще мотались туда-сюда с пулеметным треском мотоциклы, одиноко выла собака, да Женька все бродил сомнамбулой по хитросплетениям дачных улиц, где одна переходила в другую порой так причудливо, что и зрячему-то было не разобраться, а уж слепому тем более. Пару раз, слыша за заборами близкие голоса, он спрашивал про дорогу к остановке, но ответы, сопровождаемые невидимыми для него жестами, запутывали еще больше. А попросить о помощи он стеснялся. Да и не верил, что кто-то ему захочет помочь. Хотя сейчас и просить было некого – вокруг все, похоже, уже спали. Только собственное его неуверенное шарканье разносилось по улице, пугая ополоумевших цикад.

Ему казалось, что он уже никогда отсюда не выберется. Так и будет ходить в этих дачных лабиринтах, пока не свалится где-нибудь и не умрет. Это было глупо, но ничего поделать с такими мыслями он не мог. Так страшно было и одиноко, что хотелось плакать. И он уже начал всхлипывать себе под нос, пока не уперся в очередной забор. Опять надо было поворачивать, а куда – направо или налево? И зачем, если там вскоре будет то же самое? И сил уже нет, и бьет озноб, и хочется лечь и забыться…

Женька прислонился к редкому штакетнику, сполз на землю и тихо заскулил…