Масахико Симада - Красивые души

– Давайте как-нибудь поужинаем вместе.

В ответ на приглашение Тэруо Миядзаки Амико медлить не стала:

– Когда вам удобнее?

Повседневная жизнь Амико мгновенно засверкала яркими красками. Миядзаки досконально знал все закоулки Синдзюку, где Амико даже случайно не проезжала на машине. Он водил ее в свои любимые китайские рестораны и питейные заведения, приглашал в бары, где любили зависать фотографы, кинорежиссеры, писатели и поэты. Всякий раз, когда Миядзаки открывал перед ней дверь в другой мир, Амико испытывала легкое головокружение. Не везде ей было приятно находиться, но мысль, что сюда не ходит никто из ее близких и знакомых, усиливала ее единоличное наслаждение славой искателя приключений. Все завсегдатаи баров, отирающиеся у прокуренных стен, проявляли неподдельный интерес к спутнице Миядзаки. Ни ее одежда, ни запах духов не вязались с обстановкой тех заведений, где она появлялась, у нее было такое выражение лица, будто за ней кто-то гнался, а Миядзаки спас ее от преследователей. Однажды какой-то мужик лет пятидесяти скользнул по ней взглядом и проворчал, уставившись в пространство:

– Нужно освободить чужих жен, чтобы сохранять спокойствие в обществе. В их руках революция ближайшего будущего. Вы что, не знали?

Миядзаки пояснил Амико, что это великий писатель, от которого совсем недавно сбежала жена.

У Амико голова кругом шла от питейных заведений, в которых они побывали, она совсем опьянела и сказала, что должна вернуться домой до двенадцати. Миядзаки взял ее за руку и спросил, не мешкая:

– Можно, я тебя сфотографирую?

Этот вопрос расставил все по местам, Амико перестала ломать голову над тем, почему Миядзаки позвал ее, и с легкостью согласилась. К тому же у нее возник повод к новой встрече.

Теперь пришел черед Амико ответить благодарностью Миядзаки, он, хотя и был небогат, оплатил счет, заявив: здесь моя территория. Она позвала его во французский ресторан. Исключила те, хозяин которых знал бы ее в лицо, и выбрала бистро в жилом квартале на окраине города.

– Я хочу снять тебя настоящую, – сказал Миядзаки.

– Настоящую? Да я и сама себя такой не видела, как же я смогу это показать? – ответила Амико.

– Ты исполнила свой долг и стала свободной. Свобода освещает твое лицо. Ее-то я и хочу запечатлеть.

Наверное, талант фотографа проявляется в интуитивной способности за одно мгновение разглядеть душу собеседника. Амико растерялась, а Миядзаки тотчас перешел в наступление:

– Мне нравится разговаривать с тобой. Молодые женщины не интересуются ничем, кроме себя. А ты свободна даже от себя самой. Я нажму на кнопку затвора и непременно поймаю твое подсознание. Неужели тебе не хочется посмотреть?

Даже подсознание можно заснять – страшно становится. Но если оно обещает ей увлекательную старость, то это притягивает.

– Что я должна сделать?

– Доверься мне. Моя квартира, хотя в ней и очень душно, оборудована под студию. Никто нас не увидит. Если тебе хочется место поопрятнее, я сниму номер в гостинице. Скажи, где тебе проще расслабиться.

– Да где угодно.

Амико пыталась скрыть за развязной манерой свои надежды и беспокойство по поводу связи с Миядзаки. После еды Миядзаки заказал бутылку холодного шампанского, взял ее и поторопил Амико:

– Ну, пошли?

Он постоял на улице, пока Амико оплачивала ужин и шампанское, увлек ее в поджидавшее такси и сказал водителю: «Китидзёдзи». Это название, созвучное слову «дзёдзи» – «любовные утехи», пробудило в Амико предвкушение того, что, возможно, ждет ее сегодняшней ночью.

Миядзаки жил на втором этаже блочного дома. Маленькая кухонька служила заодно кладовой; в глубине квартиры, в комнате с дощатым полом, не было ничего, кроме штатива, стула и металлической кровати. Наверное, такая скудная обстановка позволяла совместить спальню и студию. Запах свежевыстиранного белья смешивался с химическим запахом лимонного ароматизатора. Миядзаки сказал Амико, что она может не разуваться, открыл шампанское, разлил его в чайные кружки и предложил выпить. Вместо того чтобы включить музыку, он стал напевать себе под нос, закрепил камеру на штативе, опустил задник, включил освещение. В комнате сразу стало светло, как днем.

– Так, садись сюда и смотри в камеру.

Амико чувствовала себя скованно, словно ей предстояло фотографироваться на документы, но стоявший по ту сторону камеры Миядзаки стал безумно разговорчив, он не только избавлял Амико от стеснения, но и пытался внушить ей, что нужно делать.

– О-о-о, какая ты красивая! Посмотри на камеру холодным взглядом. Будто ты меня презираешь. Вот так. Не смущайся. Если я тебя не устраиваю, можешь представить, что смотришь на кого-нибудь из тех, кого ненавидишь. А теперь вздохни. Глубже. Не фокусируйся ни на чем, смотри вдаль. Ты хоронишь прошлое вместе со вздохом. Отлично. Получилось шикарное отчаяние. А теперь положи ногу на ногу. Икры повыше. Хорошенькие ножки. Щиколотки тонкие. Покажи колени. Не стесняйся. Поддержи голову руками. Спина прямая, прогнись в пояснице и посмотри на камеру понежнее. Подбородок немного вниз. Да, вот так. Улыбнись. Одними губами. Поморгай медленно. Какая ты сексуальная – сил нет! И морщинки в уголках глаз такие милые. Амико… Расстегни еще одну пуговку на блузке.

Миядзаки закончил съемку и опустился на кровать, он вспотел. Амико села рядом и вытерла его лоб носовым платком. Миядзаки посмотрел вдаль, рассеянно пробормотал:

– Как хорошо пахнет.

Она налила ему шампанского, он выпил залпом, посмотрел на нее исподлобья и сказал:

– Подари мне свой платок.

Через мгновение он обнял ее, говоря:

– Подари мне свои губы, подари мне свою грудь!

Амико была готова отдать Миядзаки все, чего бы он ни пожелал. Она привыкла и к неуютной комнате, и к лимонному запаху ароматизатора.

Когда Миядзаки расстегнул ее блузку и стал гладить грудь, Амико почему-то, посмотрев на его лицо, представила Каору. В это мгновение она поняла, что скорее всего думает о Каору как о мужчине, а не как о сыне. Он никогда не знал ее груди. Амико энергично заморгала, прогнала образ Каору, засевший у нее в сознании, и сказала Миядзаки, который прикасался губами к ее груди:

– Выключи свет. Пусть будет темно. Так темно, что не отличишь, открыты глаза или закрыты.

Любовные утехи в студии Миядзаки прорвали плотину в сердце Амико, и в ней забился, забурлил кровавый источник. Радость мщения была сильнее, чем чувство вины перед мужем. Ведь и Сигэру когда-то предавался любовным утехам в простеньком доме на другом берегу реки, где жила мать Каору. Прошло десять с лишним лет, и его жена в комнате такой же простенькой квартирки – разве что находилась она в другом месте – принимала ласки фотографа на пятнадцать лет моложе ее. Впервые за эти двадцать пять лет Амико обрела свободу повернуться спиной к дому Токива, свободу предать мужа.