Валерий Вотрин - Последний магог

— Как что делать? — завопил он так оглушительно, что волосы опять поднялись дыбом у меня на голове. — Стоять на карауле!

— А как же твое поручение? Передать его?

Но он мне ничего не ответил. Он исчез.

Весь остаток ночи я простоял без сна, раздумывая об этом необыкновенном приключении, и много мыслей роилось в моей голове.

Наутро я отправился к бегу. Сначала меня остановили нукеры на дальних подступах к шатру.

— Срочное сообщение для Гога! — что есть сил завопил я им в лицо.

Они отшатнулись.

— От кого? — неуверенно спросил один.

— От Великого Духа Балбана! — завопил я в ответ так, что они присели.

Переглянувшись, они повели меня к нукерам второго круга. Там повторилось то же самое. Когда я, окруженный толпой нукеров, предстал перед бегом, голоса у меня совсем не осталось.

Бег кушал. Перед ним стояло огромное блюдо с пловом, и он погружал в него щепоть, выуживал горстку жирного риса вперемешку с кусками мяса и отправлял в рот. Так он кушал, равномерно и раздумчиво. Когда меня ввели в шатер, блюдо почти опустело. Бег поднял задумчивый взгляд и узрел меня.

— Кто таков? Зачем тут? — спросил он высоким голосом.

С момента моего наречения прошли годы. Бег постарел. Стал лысый и совсем толстый. Под глазами появились мешки.

Я открыл рот и прохрипел:

— Слушай, Шумбег! Так говорит Великий Дух Балбан!

— Кто это такой? — не слушая меня, спросил бег, обращаясь к нукерам. Они не решались ответить, переминались с ноги на ногу.

— Кто осмелился пустить? — завизжал бег, багровея.

И тут голос вернулся ко мне. Вот какое чудо — не явление Великого Духа Балбана в ночи, не послушные моему слову нукеры, а вот это: голос неожиданно вернулся ко мне.

— Слушай, Шумбег! — заревел я так, что за стенкой шатра тревожно заржали лошади. — Так говорит Великий Дух Балбан: заколи черного барана с белой ноздрей, а не белого с черной! Так говорит Великий Дух, Шумбег, и если ослушаешься, то горе тебе, и родным твоим, и близким твоим, и близким близких твоих, и родным родных твоих, — ибо так говорит Балбан, Дух Всемогущий!

После этих слов шатер бега неожиданно наполнился шаманами — они молча лезли отовсюду, некоторые даже приподнимали полы шатра и вползали внутрь на животе. Уже не нукеры окружали меня — шаманы. Столько шаманов, собравшихся в одном месте, я в жизни не видел. Некоторые были оборванные и грязные, некоторые — гладкие и сытые. Был тут и Болбочу, совсем опухший, шатающийся, непонимающе поводящий глазами вокруг.

— Человек, — обратился ко мне высокий мрачный шаман со спутанной бородой и черными запавшими глазами, — кто говорил с тобой? Кто надоумил тебя прийти сюда?

Я открыл рот, но голос опять отказался повиноваться мне. Я выдавил из себя несколько жалких хрипов.

— Отвечай! — нахмурился шаман. Другие окружили меня так тесно, что стало трудно дышать. Мне буквальным образом заглядывали в рот.

— Великий Дух Балбан, — наконец сумел выдавить я.

— Не лукавь, — еще пуще нахмурился высокий шаман. — Дух Балбан никогда не говорит сам. Какой дух повелел тебе говорить к бегу?

— Дух Балбан, — вымолвил я. Толпа шаманов вокруг дружно вздохнула, и тут же поднялся крик:

— Балбан… врет он… никогда… сам не говорит… Балбан…

Высокий шаман мановением руки восстановил тишину.

— Великий Дух Балбан давно не говорит ни к кому из нас, — наставительно произнес он. — Ты, поди, услышал это имя где-то, а теперь треплешь языком. Признайся! От кого ты слышал это имя?

— От него самого, — отвечал я довольно угрюмо. — От Великого Духа Балбана.

— Как ты мог его слышать? Ты что, шаман?

— Нет.

— А кто же ты?

— Я караульщик.

Поднялся смех. Высокий шаман мановением руки остановил его.

— К тебе, караульщику Шепчу, говорил Великий Дух Балбан, — раздельно произнес он, — который уже много лет как запер свои уста для нас, его служителей. Что же он сказал тебе?

Мой страх прошел, скованность отпустила меня. Я огляделся и произнес:

— Он велел, чтобы к полудню был заклан черный баран с белой ноздрей. Сказал, чтобы не резали белого барана с черной. Он особенно на этом настаивал.

Вокруг снова раздался дружный вздох.

— А почему? — спросил высокий шаман насмешливо. — Он не разъяснял?

— Нет, — честно сказал я. — Тут он узнал, что я не шаман, а караульщик.

Снова поднялся смех. Кто-то особенно противно квакал над ухом и повторял:

— Караульщик, кво-кво! Квараульщик!

Я не глядя двинул локтем, и тот, над ухом, задохнулся.

Тут стена шаманов передо мной дрогнула под чьим-то натиском, шаманы разлетелись в стороны, и я узрел бега, тяжело дышащего, пунцового от гнева. Он что-то кричал, уставив на меня палец. Из-за общего шума я никак не мог разобрать его слова. Неожиданно шаманы как по команде умолкли, и голос бега пронзительной иглой вонзился мне в уши.

— Предатель! — визжал он. — Кто тебя подослал?

Этот голос вызвал во мне обиду. Вернее, она была во мне, эта обида, но до сего момента не находила выхода, не ведала, на кого излиться. Она спала, и вот теперь этот пронзительный голос разбудил ее. Она подняла голову, огляделась и сообщила, что меня обидел бег. Я спросил себя: «Шепчу, разве не ты темными ночами стоял на часах, защищая покой этого человека? Разве не терпел издевки и попреки мерзкого Чуйхулу? Разве не тебе явился Великий Дух Балбан, который никому не являлся, а вот тебе явился и передал свою волю? И вот за все это тебя, честного, называют предателем? Ответь этому бегу, Шепчу, ответь так, чтобы он услышал».

— Предатель! — не переставал визжать Шумбег.

Шаманы угрожающе и согласно гудели.

Я громко произнес:

— Шумбег!

Тот замолк и уставился на меня.

— Ты слышал волю Неба, — продолжал я. — Великий Дух Балбан передал тебе свою волю. Подчинись или приготовься встретить его гнев. Ибо не пощадит его гнев ни тебя, ни род твой, ни окружение твое. Так сказал мне Великий Дух Балбан!

Твердым голосом, без остановки и без заминки произнес я все эти слова, и все это время в шатре стояла такая тишина, какая бывает в глубоких пещерах, куда не проникает солнечный свет.

А потом разразилось. Поднялся страшенный крик. Меня начали таскать туда-сюда, рвать одежду, рвать уши, щипать, колотить, ругать, и пуще всех усердствовал сам бег. На меня насело столько людей, что в шатре для всех не хватило места, и мы все выкатились наружу и принялись кататься по земле, кусаясь, царапаясь и волтузя друг друга что есть сил. Спрятав для безопасности лицо на чьем-то толстом брюхе, я вслепую тыкал куда-то кулаком и каждый раз попадал, с удовлетворением слыша взрывы ругательств и вопли:

— Ай! Он попал мне в глаз! Оу-у-у! Мое ухо! А-а! Нос, нос!

Наконец меня выволокли из-под груды дерущихся, возящихся тел и куда-то поволокли. До этого мне приходилось слышать, что у бега есть специальная повозка-тюрьма, черная, с узкими зарешеченными оконцами. Выяснилось, что она действительно существует, потому что туда меня и засунули. Снаружи упали тяжелые засовы.