Александр Етоев - Книгоедство

На этой жестокой сцене обрываю затянувшуюся цитату Урок бдительности закончен Спасибо, товарищ Шейнин.

Этот образ весельчака-поэта прочно вошел в культуру 70-х годов, когда впервые был прочитан по-русски «Заповедник гоблинов» Клиффорда Саймака. Понятно, это ничуть не значит, что, прочитав Саймака, люди моего поколения тут же бросились покупать Шекспира и читать взахлеб его сочинения Тем более что не всё у Шекспира громкие веселые песенки и нескромные простонародные шутки Хотя и этого, конечно, хватает Люди поколения постарше воспринимали Шекспира в основном через актера Иннокентия Смоктуновского, сыгравшего в кинофильме Гамлета. И еще – через народного любимца Владимира Высоцкого, Гамлета которого хоть и не любому отечественному зрителю посчастливилось наблюдать на сцене, но знали про которого все. У Высоцкого был Гамлет с гитарой, положивший на простые аккорды философские стихи Пастернака

Все это свидетельствует о том, что Шекспир современен любой эпохе, любое поколение читателей воспринимает его как своего парня, вроде барда Высоцкого или странного, пусть с тараканами в голове, но все же милого и любимого Смоктуновского

На Западе Шекспир свой, мы западного Шекспира не знаем. То есть знаем по отдельным кинокартинам, но они проходят как-то бесследно и не очень-то западают в душу.

У нас одних только шекспировских переводчиков наберется несколько сотен Как всякий уважающий себя человек сцены мечтает сыграть роль Гамлета, так и всякий уважающий себя переводчик желает перевести Шекспира.

Так писал в свое время Иван Тургенев по поводу переводов английского классика, выполненного Николаем Кетчером, врачом по профессии и другом Белинского и Герцена.

На русский Шекспира перепирали, наверное, все врачи, писатели и поэты, владевшие хоть малость английским. А не владевшие переводили с подстрочника

Лучшее издание последнего полувека – это восьмитомник 1957 года, выпущенный «Искусством», который вобрал в себя лучшие переводы классика, проверенные временем и читателями. Жаль, в нем только нет Пастернака. В те годы Борис Леонидович был опальным поэтом, нобелиатом, что приравнивалось к измене родины

Отец художника Константина Сомова пишет сыну в феврале 1989 года:

На ваше декадентское направление я смотрю только как на резкий протест против того бесчувственного фотографирования природы, которому в течение сорока лет предавались наши художники, например, Шишкин, Крамской и иные…

Действительно, все новое русское искусство конца XIX – начала XX века было намеренным выпадом против натурализма в искусстве живописи, представляемого художниками-передвижниками. Шишкин был ярчайшим представителем натуралистической школы

Споры эти остались в прошлом Для меня и моего поколения Шишкин с его «Медведями» (не помню точного названия картины), растиражированными на конфетных обертках, стал таким же архетипом сознания, как маленький Владимир Ильич на октябрятской звездочке, которую мы носили, или Юрий Гагарин в шлеме с надписью «СССР».

Сам Шишкин был человеком замкнутым, любил выпить и не любил людей Люди, в отличие от природы, которую он всю жизнь рисовал, были непредсказуемы и назойливы при его-то нелюдимом характере Примечателен исторический анекдот о поездке художника в Париж, где устраивалась выставка работ передвижников. Он как заперся в гостиничном номере, так ни разу оттуда не вылезал, написав на двери следующую гениальную фразу: «Здесь пьет русский художник Шишкин. Просьба без дела не беспокоить»

Шишкин давно уже стал символом нашей родины «Утро в сосновом лесу» – несомненный его шедевр Что ни говори, а русская природа у Шишкина нас трогает и волнует не меньше чем знаменитые есенинские березки. Или саврасовские грачи. Или айвазовские волны бушующего Черного моря.

Революционер формы и автор теории остранения, Виктор Борисович Шкловский приезжал в Куоккалу в гости к Корнею Ивановичу Чуковскому не как все, по железной дороге, а на лодке по морю из Сестрорецка. Лодка у него была собственная, и, пока он гостил на даче, лодку, оставленную без присмотра на берегу, у Шкловского всякий раз крали. Действовали грабители своеобразно, но всегда одинаково, – отводили лодку в другое место, вытаскивали на берег и перекрашивали После чего Шкловский долго бегал по берегу в поисках своей похищенной собственности.

Так вспоминает об отце русского формализма сын Чуковского Николай Корнеевич. Правда, ни знаменитой лысины, ни знаменитых «ZOO» и «Сентиментального путешествия» тогда, в 1916 году, у Шкловского и в помине не было Лысина появилась в девятнадцатом, три года спустя, а две его первые книги прозы – еще позже, в 23-м году, в Берлине

Отец Шкловского был учителем На Надеждинской в Петрограде, на доме, где отец жил, висела вывеска: «Школа Б. Шкловского» Иначе как «кретинами», «дураками» и «дурами», своих воспитанников Шкловский-старший не называл, но науку вдалбливал в их головы крепко

Учителем в прозе был у Шкловского Велимир Хлебников. В этом он признается в «ZOO»: «Прости меня, Велимир Хлебников… за то, что я издаю свою, а не твою книжку Климат, учитель, у нас континентальный» И эпиграф к «ZOO» длинный, из хлебниковского «Зверинца»: «О Сад… где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в Часослов Слово о Полку Игореве».

Шкловский парадоксален и современен Проза его отрывочна и кинематографична. Это стиль Розанова, всех его знаменитых записочек на манжетах, папиросных коробках и «выйдя на лестницу покурить». Недаром «русскому Ницше» (так говорили о Розанове современники) Шкловский посвятил отдельную книгу.

Возьмите «ZOO», «Третью фабрику», «Гамбургский счет», что угодно. Это частокол афоризмов, каждому из которых позавидовал бы не только Розанов, но и великий острослов Тютчев.

Государство не отвечает за гибель людей, при Христе оно не понимало по-арамейски и вообще никогда не понимает по-человечески.

Римские солдаты, которые прибивали руки Христа, виноваты не больше, чем гвозди.

Лучше других смысл редкого художественного явления под названием «Виктор Шкловский» передал его товарищ по историко-литературному цеху Борис Эйхенбаум:

Шкловский совсем не похож на традиционного русского писателя-интеллигента. Он профессионален до мозга костей – но совсем не так, как обычный русский писатель-интеллигент О нем даже затрудняются сказать – беллетрист ли он, ученый ли, журналист или что-нибудь другое. Он – писатель в настоящем смысле этого слова: что бы он ни написал, всякий узнает, что это написал Шкловский