Израиль Меттер - Среди людей

— Вы юрист? — спросила у него городская женщина.

— Ветеринар. И вам, гражданка, — обернулся он к старухе, — целесообразно подать в суд на алименты, их взыщут с вашего сына.

Чтобы не обижать его, бабка кивала головой.

— Я лично, — продолжал ветеринар, — в дополнение к своей небольшой пенсии, на которую мы с супругой не могли бы существовать, взыскиваю и с дочери, и с сына. Это не значит, товарищи, что наши отношения осложнились. Напротив. Решение суда внесло в них ясность. Не говоря уже о воспитательном значении…

«Бесстыжая твоя морда», — думала бабка, продолжая согласно кивать головой.

— Если желаете, — сказал ветеринар, — могу вам тут же в вагоне написать заявление по форме.

— Давай, бабуля! — крикнул кто-то молодым голосом с боковой полки. — Дави родного сына!

В вагоне загалдели.

Старуха молча полезла к себе наверх.

Ветеринар сказал городской женщине:

— Вот так с ними всегда: мечтаешь сделать услугу, а тебя же смешают с дерьмом.

Старуха лежала на своей верхней полке, уже не слыша пересудов внизу. Она задремывала, видела короткие старушечьи сны, все больше покойников, людей, давно умерших. С ними ей было проще, только непривычно, что обращались они к ней по имени, звали Дусей, а она уже и вспоминать позабыла, что крестили ее Евдокией. И, просыпаясь, она долго отделяла свои сны от действительности, сладко запутываясь в том, что было и что есть.

Путь ее приближался к концу.

Вагон пустел.

Старуха попросила солдата спустить ее багаж вниз, на пол. Задолго до нужной станции, обозначенной в письме сына, она уже была совсем готова к выходу: убрала под чистую белую косынку спутавшиеся за дорогу реденькие, седые волосы, ополоснула в умывальнике лицо, отряхнула от пыли юбку, жакет и сидела последние часа два неподвижно у окна.

На станции вышла она из всего поезда одна. Поезд простоял недолго, ушел, старуха посмотрела ему вслед, томясь немного по своей полке, где ей так самостоятельно жилось.

Станционное здание было маленькое, бревенчатое, рубленное по-старинному, в хряпу. В эти места уже вступила осень, густой, напористый ветер сносил на сторону печной дым из трубы.

Ухватившись за веревку, обматывающую чемодан, старуха поволокла его по земле к станции. Она не торопилась, времени для того дела, по которому она сюда приехала, у нее было много — вся оставшаяся жизнь. Чемодан она волоком дотащила, села на него передохнуть и терпеливо дождаться того доброго человека, кто поможет ей сладить с грузным картонным ящиком.

Путевой обходчик шагал мимо, сперва приметил этот ящик, стоявший у самых рельсов, потом увидел старуху и поднес груз к ней.

Обходчик был долговязый, седой, согнутый в пояснице своей жизнью и работой.

— Здорово, тетка! — сказал он. — Вон куда тебя занесло.

— Какая же я тетка? — улыбнулась старуха. — Я бабушка.

— А я дед, — сказал он. — Значит, для меня — тетка. Ты откудова?

— Из Подпорожья. На Ладоге.

— Ну, как там люди-то живут?

— Как сумеют, — сказала старуха. — По своей совести… Мне на автобус надо, ты бы подсобил за ради бога.

— А водка у тебя есть при себе?

У старухи было с собой два пол-литра, но она сказала, что нету.

Обходчик подумал немного, спросил для какой-то надобности, поют ли в Подпорожье соловьи и растет ли подсолнух, потом загнул с бабки пять рублей. Сошлись на трех. Идти оказалось недалеко: шагах в ста пролегала щебенка. Поставив у столба с автобусной жестянкой старухины вещи и получив с нее договоренную сумму, обходчик сказал:

— Вот, тетка: лет пятнадцать назад я б с тебя ни хрена не взял. А нынче я злой на людей.

— На меня-то почто? — спросила старуха.

— На тебя, может, и не надо, — сказал обходчик. — Но только нету, у меня возможности входить в кажного.

Он спрятал полученные деньги в кепку и надел ее на свои сивые лохмы.

— Тем более ты мне туфтишь: водка у тебя есть, да ты ее бережешь.

И зашагал он, согнувшись под своей нелегкой злобой.

На остановке старухе повезло, ожидала она недолго, автобус пришел вскоре. Погрузиться ей помогли пассажиры, опять какие-то военные. Машина была старая, битая, грохотала по щебенке.

Автобус шел долго; Славик так и писал, что ехать надо до самого конца. Последнее письмо сына лежало у старухи в кармане жакета, она вынимала его много раз, сверяясь, верно ли едет, — в письме был указан весь путь. Щебенка шла вдоль редкого низкого леса, и хоть лес этот был хвойный, но зеленого цвета не имел, а был желтый — видно, рос на болотистой земле. Перелетали через дорогу сороки, и старуха порадовалась им — они были такие же, как в Подпорожье…

На конечной остановке, в дощатом стандартном доме, уже жарко натопленном, она добралась до начальника. Прикидываясь еще более глухой, чем была на самом деле, бабка показала ему сыновье письмо. Начальник прочитал, с любопытством посмотрел на старуху и спросил:

— Сколько же, интересно, вам лет, бабушка?

— Восемьдесят, — соврала старуха.

— Герой, — сказал начальник. — До нас в таком возрасте еще никто не добирался. Как же мне с вами поступить?

— Хорошо поступи, сынок, — попросила старуха.

Она заплакала. Впервые за всю дорогу она устала и сейчас испугалась, что этот начальник может завернуть ее обратно.

— Поступим мы так, — сказал начальник. — До пункта вашего назначения отсюда еще тридцать километров. Часа через два туда пойдет наша полуторка. Я прикажу подкинуть вас, пропуск вам выпишут, о порядке свидания с заключенным узнаете на месте. Все, мамаша, можете быть свободной.

Когда она пошла к дверям, начальник посмотрел ей вслед и хотел добавить два или три каких-нибудь слова; у него было много разных слов: для общения с подчиненными, с начальством, с заключенными, с собутыльниками, но тех слов, которые ему вдруг захотелось сказать старухе, он быстро найти не смог.

Сперва дали им свидание в присутствии конвойного.

Старуху усадили в пустой комнате за длинный широкий стол, обитый по столешнице оцинкованным железом. Сидела старуха на табурете, а напротив, с другого края стола, была длинная скамья. Сюда конвой привел Славика.

Когда сын вошел впереди конвойного, старуха хотела подняться на ноги, но, побоявшись упасть, не встала, а только пошевелилась навстречу. Славик же бросился к ней, конвойный подумал было его придержать, однако старуха была такая маленькая на своем табурете, такая ничтожная и безопасная, что вреда от нее произойти не могло никакого; закурив, конвойный опустился на стул у дверей.

Славик обнял мать за плечи, пал лицом в ее сбившуюся косынку и всхлипнул.

— Теперь уж что, — сказала старуха. — Теперь ничего… Приехала я.

Она погладила сына по коротко стриженной голове.