Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы

Я вам не Жестаканов какой, пускай и не был на фронте, и не физик Лысухин, хоть и не имею высшего образования, я – нормальный человек, я и водки особо много не пью, так вот – В ЭТОМ Я ВАМ САМ ЛИЧНО КЛЯНУСЬ, ЧТО ЭТО Я СЛЫШАЛ СВОИМИ УШАМИ! «Милый мой! Милый мой!», а потом – хрип, да такой, что волосы дыбом встают.

А когда уже все перепробовали – и ружья, и камни, и хлорофос, то тут и настали концы: конец нам, конец поселку, конец водоему. Уж и дачи заколачиваются крест-накрест, уж и снуют всюду мелкие перекупщики, шурша осенним листом, плодовые деревья выкапываются, перевозятся, и нету бодрости на лицах, а есть одно усталое уныние, разочарование, страх.

Ну а что бы вы от нас хотели? Мы не мистики какие-либо и не попы, но мы и не дураки, чтобы жить в таком месте, где трупный разврат, сверкая скелетной похотью в лунном сиянье, манит, близит, пугает и ведет людей прямо в психиатрические больницы, лишая женщин храбрости, мужчин – разума, детей – их счастливого детства и ясного видения перспектив жизни и труда на благо нашей громадной Родины.

Господи! Господи! Боже ты мой…

ТЕМНЫЙ ЛЕС

Многие неурядицы на свете объясняются, по-видимому, очень просто – различием темпераментов. Один человек, допустим, такой это веселый-веселый, что с ним хоть что ни случись – ему хоть бы хны, плюнет и дальше жить пойдет. А другой от всякой ерунды сычом смотрит, и нету с его мнительностью никакого сладу…

Вот и тут тоже. Царьков-Коломенский взял да и брякнул Васильевской бабе, что они в субботу ездили с Васильевым в лес «любоваться его осенним убранством». А Васильевская баба, на которой тот упорно не хотел жениться, тут же смекнула, что если они ездили в лес, то никак не иначе, как в сторону совхоза «Удачный», где в школе дураков преподает старая романтическая Васильевская любовь – Танька-Инквизиция. Живя якобы в глуши, а на самом деле профура, каких свет не видал. И работает «в глуши», потому что город близко и по зарплате ей выходит за непонятную «вредность» коэффициент 15%. Васильевская баба пришла к Васильеву и закатила ему скандал. Васильев весь покрылся красными пятнами, затопал на бабу, что она лишает его свободы думать, и выставил ее, прорыдавшуюся, напудренную, за дверь. А сам остался и стал ходить по комнате, бессмысленно присаживаясь в кресло, трогая лоб, кусая ус, ероша шевелюру.

Тут снова стучатся в дверь. Открыл, а там шутовски стоит на коленях друг-предатель В. И. Царьков-Коломенский и говорит:

– Ты уж извиняй, брат, я не знаю, как такое оно и случилось. Ну трекнул ей, трекнул я ей, а кто же знал? Ты уж извиняй, брат, давай, что ли, выпьем в заглаживание моей вины?

Васильев сверху посмотрел на него. Смотрел, смотрел, а потом и захлопнул дверь, не сказав другу никакого обидного слова.

И Царьков-Коломенский поэтому не обиделся. Но оставаться на коленях было как-то очень уж неудобно. Весельчак встал, отряхнул брюки, харкнул в лестничный пролет и зашагал вниз в направлении собственного плевка.

А при выходе из подъезда его чуть не сбил с ног какой-то взволнованный молодой человек в мохеровом шарфе.

– Тише нужно бежать, молодой человек, – научил Царьков-Коломенский. Но тот, бессмысленно на него посмотрев, ничего не ответил и взлетел наверх.

Вскоре он уже стучался в дверь Васильевской квартиры.

– Что вам угодно? – сухо спросил Васильев, так как он его слегка узнал, этого молодого человека. Его звали вроде бы Санечка.

Мне… мне что угодно? – вдруг разулыбался юноша. – Здравствуйте, во-первых, – сказал он.

– Здравствуйте, – хмуро сказал Васильев.

– А во-вторых, не дадите ли мне глоточек воды, я очень хочу пить.

– Мне не жалко воды, – сказал хозяин. – Но поищите ее где-нибудь в другом месте, – сказал он и хотел закрыть дверь.

– Да подождите же вы, подождите… – Молодой человек дико блуждал глазами, принюхивался, он даже зачем-то на цыпочки становился, отвратительно вытягивая шею. Так что Васильев, обозлившись окончательно, стал его выпихивать. Но молодой человек оказался тяжел и неповоротлив. Густо дыша, они сцепились и замерли в исходной позиции в этом узком коридорчике.

– Так, может, вы все-таки позволите мне пройти! – выкрикнул молодой человек. – Я хочу все сам увидеть собственными глазами.

– А… ты вон о чем? – внезапно понял хозяин и усмехнулся. – Ну иди, брат, проходи. Будь гостем… Молодой человек и юркнул в комнату.

– Но ее же тут нет?! – вскричал он, заламывая руки. – Где она?

Хозяин ухмылялся.

– Выходит, она нас обоих обманула?! – вскричал юноша. – И вы, вы миритесь с этим?

– Пошел вон, – сказал хозяин. – Пошел-ка ты вон отсюда, сопляк, хам, неуч, кретин, дебил, размазня' Пошел отсюда вон!

– Вы… вы потише! Я ведь боксер! – из последних сил выкрикнул вроде бы Санечка. Но тут же истерично разрыдался и, пятясь эдак боком, боком выполз. Вывалился из квартиры, как ключ из кармана.

А хозяин тогда запер дверь на ключ. Он все еще ухмылялся. Он подошел к зеркалу и построжел. На него глядела его красивая голова, чуть тронутая сединой, несвежее его лицо. Он сделал гримасу, показал сам себе язык, сел за стол и начал писать:

«Многие неурядицы на свете объясняются, по-видимому, просто различием темпераментов. Один человек, допустим, такой это веселый-веселый, что с ним хоть, допустим, что ни случись, отчего другой сразу бы окачурился или повесился в петле, а этому – хоть бы хны! Плюнет и дальше жить пойдет. А другой от всякой ерунды сычом смотрит, и нету с его мнительностью никакого сладу».

И тут в дверь снова постучали. Васильев вздохнул и пошел открывать.

На пороге стояли: Васильевская баба, Царьков-Коломенский и давешний молодой человек.

– Да вы мне никак чудитесь? – сказал Васильев.

– Ишь ты, ишь ты какой!.. – обиделась баба.

– Острит, острит старик! – ликовал молодой человек. – Ох и остроумный старичок! – обращался он к Васильевской бабе.

Гости гурьбой ввалились в комнату и расселись по стульям. На столе появилась бутылка вина.

…А близ совхоза «Удачный» в школе для дефективных детей мальчик Ваня Кулачкин никак не мог понять, чего хочет от него эта чужая накрашенная тетя. Какие такие квадратики? Какие такие птички? Почему, где, кто она, эта тетя, где мама, почему мама была белая и качала головой, паук зачем муху ел, муху ел, не доел…

– Ваня, я ведь, кажется, тебя спрашиваю? – сердито сказала тетя.

Ваня встал и хлопнул крышкой парты.

– Я больше никогда не буду, – сказал Ваня. Глаза у него были синие-пресиние.

Тетя ему ничего не ответила. Лишь хрустнула пальцами и подошла к окну, чтобы долго смотреть на темный лес, подступающий к школе.

Ели, пихты освежены дождем. Замерли, не шелохнутся строгие деревья. Петляет проселочная дорога. Какая-то птица, тяжело хлопая крыльями, скрывается в глубине…