Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы

Ничего не ответил я гонцу: выпил с ним вина, а когда он еще о чем-то меня спросил, о каких-то там деталях, сказал ему, что «это – детский вопрос» и что «не пошел бы он…». Деликатный юноша понял меня и умолк. Он хвалил белый сухой вермут, которым я его угощал. Он утверждал, что вкус этого вермута напоминает ему вкус клубники с ананасами.

На этом, собственно, смело можно было и совсем закончить мою лав стори,кабы не остался я должен читателю. Долг мой состоит из описания динамики процесса.

ОПИСАНИЕ ДИНАМИКИ ПРОЦЕССА

Я был волен. Я был счастлив. Я был в кино. Я лежал в постели. Я читал книгу. Я улыбался. Я думал о том, как волен я и как счастлив.

И тут со мной случилась одна мелкая неприятность. Я потянулся к пепельнице и опрокинул ее, эту деревянную пепельницу, выполненную в форме сувенирного ковшика-уточки, прямо в постель, прямо на льняную белоснежную простынку ее.

Отвратительно ругаясь, я сгреб пепел и тем самым еще больше его размазал – по белоснежию, серым грязным пятном. Я снял простыню, вытряхнул с балкона, но вдруг обнаружил, что и наволочка на моей подушке уже далеко отнюдь не свежа. Я огляделся по сторонам и вдруг увидел ВСЕ. Как будто сняли с моих глаз пленку (пелену) катаракты или вставили мне в зрачок какой-нибудь проницательный аппарат, из тех, о которых любили мечтать фантасты на излете 19 века, ощущая приближение нашего, грозового.

Я вдруг почувствовал, что воротник моей рубашки грязен и липок, хотя я стирал ее не далее как вчера вечером, я вдруг понял, что не исключено, если от меня наносит потом, табаком и мочой, хоть я и принял сегодня утром ванну (правда, мыло у меня кончилось, я три дня не мог собраться купить кусочек мыла, вследствие чего мылся стиральным порошком), вонял забытый под кроватью носок, автоматически не было трех пуговиц на одной рубашке, двух на другой, одной не третьей, и я не знаю точно, из чего делают колбасу, я знаю, что ее делают из чего-то, но я точно знаю, что это была совсем плохая колбаса, следствием такой колбасы является язва, а у меня совсем больше сил не было, чтобы снова пойти в «Гастроном» и, снова отстояв очередь, купить на свои деньги чего-нибудь более съедобного. И нельзя сказать, с одной стороны, чтобы уж совсем «мерзость запустения», но с другой стороны – в раковине пять глубоких тарелок лежат немытые четыре дня, ложки, вилки – в сале, чашки – с чайным налетом, вещи – веером по комнате, дорогие и мятые. И – определенно, определенно наносило от меня потом, табаком и мочой, определенно наносило!..

Да в конце-то концов и не в моче вовсе дело, пускай бы даже и мочой, дело в том, что мир вдруг потускнел и съежился, серым и пресным стал мой мир, и я вдруг подумал с неудовольствием, что жизнь моя проходит и я непременно когда-нибудь умру.

Один24! Без любимой! Без любимых! Без страстей! Деточек, лазящих по коленям и ножкам стола! Без всего того, что окружает человека, кружит ему голову, пьянит счастьем. И я вдруг понял, что если человеку 35 лет и у него до сих пор снова нет жены, то это – грязный и непристойный человек. Это – как старение или зарастание плоти в результате телесной грязи. Это – пыль в углу: незаметны секунды, минуты, часы, но нечем уже больше дышать. Душит! Хрипишь! Хр-р-р! Волосы впадают в Каспийское море, жизнь кругом едет на «Жигулях», распускаются, как цветы, овеществленные лаковые открытки с видами субтропического побережья, полного двухэтажных и трехэтажных дач, принадлежащих советским гражданам, и – о! – эта земная неземная джинсовая музыка звучит, мотая распущенными до пояса волосами. С ярко окрашенным ртом, теплой чистой кожей и объемно-компактной задницей!..

Короче говоря, на именинах сослуживца мы и познакомились, ибо она была подругой его жены, и они вместе служили в профессиональном вокально-инструментальном ансамбле.

Там, на этих именинах, поедая салат с крабами, индейку, красную икру, грибы чернушки, торт «Птичье молоко», я и встретил ее, свободную, веселую, нарядную радость мою, 29-ти лет мадонну с распущенными до пояса волосами, в джинсах «Рэнглер» (новых), с ярко окрашенным чувственным ртом, теплой чистой кожей, объемно-компактной задницей и – с чем там еще, с чем? С тонкой синей жилкой, пульсирующей (трассирующей) на ее лебединой загорелой шее. Расцеловать бы ее, расцеловать, граждане, за один только ее этот «пульсик».

Я так и сделал. Когда все присутствующие порядком опьянели, мы с ней заперлись в ванной комнате, разделись догола и встали под падающие на нас сверху струи и потоки горячей воды (исцеляющей влаги).

Вот и весь мой «рассказ». Она служит пианисткой в скромном вокально-инструментальном ансамбле, скромном не от скудости талантов и известности, а от чистоты соблюдаемых музыкальных традиций, нежелания впадать в дешевый, так называемый «современный» стиль. Они исполняют музыку Баха, Генделя, Бетховена и революционные песни.

А как-то раз, до нашей женитьбы, я провожал ее на гастроли в областной сибирский город Г.25. Мы стояли на перроне вокзала и беседовали о любви. Из окошек вагона жадно глядели на сцену нашего прощания лбы-музыканты и, скучая, развязно переговаривались друг с другом. Скрывая, по-видимому, за напускным цинизмом нежные и ранимые души.

– Ты будешь меня ждать? – вдруг спросил я.

Она в ответ тихо засмеялась, высвобождаясь из моих чересчур откровенных объятий. А тихий, колдовской, переливчатый женский смех – это мерзость, мерзость, мерзость, говорю я вам.

– Ведь это я уезжаю, а ты остаешься, – мягко поправила она меня.

– Да, – пробормотал я, косясь на здоровенные волосатые кулаки ее коллег, которыми они шутя тузили друг друга.

– Да, – пробормотал я.

И мгновенно решил, что – ВСЕ! Хватит! Точка! Хватит пахнуть потом, табаком и мочой! Хватит терять мир и стареть! Надо дождаться ее и жениться на ней!

Сильно взволнованный, я в тот же вечер отправился на Сретенку и там, в шестиметровой комнате коммунальной квартиры, с клопиными отложениями на свисающих драных обоях и с отсутствием горячей воды, я трахнул на рассохшемся диване (под пьяные коридорные крики и мушиное шелестение репродуктора) одну мою давнюю хорошую знакомую, отчего через неделю у меня обнаружились лобковые вши. Я был вынужден обрить пораженные вшами места и втереть в бритую кожу серно-ртутную мазь, отчего имевшиеся при начале заболевания зуд и жжение сразу же и навсегда прекратились.

А по ее возвращении с гастролей мы тут же подали заявление в ЗАГС, и я тут же переехал жить к ней, в ее роскошную сорокадвухметровую комнату в чистой и богатой коммунальной квартире на улице маршала ИПСМ26. Поначалу она сильно удивлялась, зачем это я ОБРИЛСЯ, хоть я и уверял ее, что ВСЕ теперь так делают, что это теперь делается буквально ВСЕМИ из санитарно-гигиенических соображений. Она поудивлялась-поудивлялась на диковинку, а потом – то ли волосы отросли, то ли еще что случилось, но в общем, когда мы с ней расстались, то расстались мы с ней совсем по другому поводу, а вовсе не из-за каких-то там бритых волос.