Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы

– У меня была квартира с газом, – орал мужик. – Послушайте! Я же не могу вам все сразу рассказать. У меня была квартира.

Но его никто не слушал.

– Идеалы и одеялы. Одиночки и моторы! – орал мужик.

Заинтересованные странными речами друзья подошли и стали звать мужика работать.

Пьяный остановился, посмотрел на них и торжественно снял рукавицу. Под ней оказался приготовленный заранее шиш.

– А вот этого ты не видел? Иди-ка ты знаешь куда? – и мужик сказал куда. – У меня квартира была.

Но Гаригозов и Канкрин не отставали.

– Эх, молодые люди, молодые люди, – заговорил мужик, глядя им на ноги. – Эх вы! Вот взять меня. Ведь я имел квартиру и работал завскладом, а ведь у меня нет таких ботинок, как у вас. И курю одну махорочку.

– Угощайтесь.

– Заранее вас благодарю. – Мужик закурил сиятельную папиросу «Казбек» и вскоре, покоренный ласковым отношением нанимателей, согласился на деловое предложение поработать за хорошие деньги.

Справили ему сапоги. Пить не давали. Вот он и работал. Любил повторять:

В ожидании получки Я дошел уже до ручки

– Сима. Зачем ты шатаешься? – спрашивали его друзья. – Сидел бы на одном месте.

– Видишь ли, я считаю, что где есть живой человек, там должны быть и праздношатающиеся, – объяснял Сима и рассказывал, как погубило его жизнь стечение обстоятельств.

А именно: Симе дали однокомнатную квартиру с газом. Сима очень был рад. А напротив было общежитие педучилища.

И в этом самом педучилище в окошках постоянно раздевались и одевались девки. Сима им делал знаки, и они приходили к нему домой.

– И сосали из меня кровь и монеты, – приходил Сима в возбуждение. – Это были чистые пьявки, а не будущие учителя

Далее – все очень просто. Денег стало не хватать, Сима приучился хапать.

– Сколько веровочке ни виться конец будет с кем поведешься от того и наберешься шила в мешке не утаишь Аминь, – так обычно заканчивал Сима свой грустный рассказ

С утра до ночи Весьма успешно Рабочие уже поставили им швеллер, который торчал над кладкой, угрожая сорваться и прихлопнуть кого-нибудь. Так что нужно было начинать бетонные работы.

И несомненно начали бы, а только однажды Сима Кучкин встал утром весь желтый. Он был желтый, как китаец или лимон, и жаловался, что его тошнит и что он, потея, не мог уснуть всю ночь. Отправленный к врачу, он оказался желтушечным больным, и его забрали в инфекционную палату. Где он и лежал, ничего не делая, худея и принимая от друзей складные передачи.

И друзья, которым сделали прививку гамма-глобулина, поняли, что Сима как работник кончился, потому что, будучи бичом, постарается пролежать в больнице, покуда его оттуда не выгонят взашей.

Они поняли это, когда увидели в форточке улыбающееся и веселое кучкинское лицо и рот, который нахально декламировал:

– Алкоголизм – вреднейший пережиток. Здоровья враг, источник зла и пыток.

В общем, друзья выделили ему долю и прекратили посещения.

Они немного поработали в одиночестве, но вдвоем работать было крайне несподручно, медленно, а главное – скучно. И молодые люди почувствовали к работе крайнее отвращение.

А еще директор. Приходил опять и опять и все твердил:

– Вы смотрите, срок есть срок.

И вот как-то раз сидели они в столовой, которая уже была закрытая на обед, а их пустили по блату.

А за соседним столом какой-то мужик в зеленой шляпе, пущенный, по-видимому, тоже по блату, поставил между ног охотничье ружье, а сам обжирался.

Он съел щи за 9 копеек, котлету за 28 копеек, чай за 2 копейки, гуляш за 32 копейки. Потом он взял восемь мясных пирожков и стал их есть, запивая водкой из собственной бутылки.

И, поедая пищу, балагурил со стряпухами, предлагая себя им. На них жениться.

– Нет, – отвечали стряпухи. – Ты нам не нужен, – отвечали стряпухи. – Ты нам не нужен, потому что сам женился с колебаниями семь раз.

– Все верно, – соглашался мужик. – И насчет семи жен и насчет колебаний. Но сейчас я запросто могу быть свободен и жениться еще.

– Это почему? – удивлялись стряпухи.

– А вот потому, – загадочно отвечал мужик. – Потому что семь раз отмерь, а один – отрежь.

И показал рукой, свободной от пирогов, на ружье. Стряпухи хохотали.

А между тем водка у мужика вся кончилась, а пироги остались. Две штуки. Свеженькие, румяненькие. Мужик вынул из кармана потертый золотисто-красный мятый лист с надписью «Почетная грамота» и завернул в него пироги.

– Пригодилась? – не выдержал Канкрин.

– Точно, – осклабился мужик. – Зря ругался, когда мне ее вместо премии сунули. Пригодилась.

И, выйдя на улицу, объяснил, что его седьмая по счету жена не хочет принимать сына от шестой по счету жены.

– Пускай, кричит, он идет к своей мамаше, что, ты ей зря плотишь алимент?

– Ах ты, падла, – говорил мужик седьмой жене.

А та, ласкаясь:

– Не горюй. Я тебе сама скоро сделаю подарочек.

И сделала. А подарочек этот оказались два ее взрослых сына-бандита, которых она скрывала от нового мужа.

– Нет. Так дело не пойдет, – мужик сплюнул. – Я вот сейчас к ним. Или принимаете моего сына, или все убирайтесь вон.

Тут мужик горько заплакал, объяснив при этом, что он все же любит свою седьмую жену, а кроме того, уже полмесяца не работает и прожирает последние деньги.

Тогда Гаригозов и Канкрин, посовещавшись, пригласили его к себе.

– А жену ты не вздумай убивать. Зачем? Пускай она живет. Из-за женщины ты хочешь сесть. Ты об этом подумал?

– Нет, – признался мужик. И завопил: – О! Я люблю женщину, я боготворю женщину.

И работать согласился, а Гаригозова сразу стал называть капитаном.

– Капитан, – кричал он. – Капитан! Не пальнуть ли нам из пушки по планете, капитан.

И потрясал ружьем.

Но Гаригозов ружье это у него отобрал и велел протрезвиться, а протрезвившись, сразу же и приходить. Они, мол, его будут ждать.

– Правильно, – радовался мужик. – Я сейчас пойду, а потом приду. И я буду трезвый.

И пошел, спотыкаясь. А потом вернулся и сказал, приблизив к ним пьяную рожу.

– Жизель, – сказал он.

– Что, что? – удивился Гаригозов.

– Жизель, – сказал мужик, – я тоже был в Москве и видел там балет «Жизель». Если вы оба из Москвы, то вы мне про нее все подробно расскажете.

– Ладно, ладно, – сказали друзья и ушли.

Но вид стройки был уныл. Друзья плюнули и заговорили о жизни. О своей и вообще. Постепенно они перешли от вопросов конкретных, как то: котлеты, деньги, квартиры, на темы столь отвлеченные, что вы сейчас вдруг очень удивитесь, узнав, о чем они спорили.

– Даже чувства, испытываемые мной, и то – вранье, – сказал Гаригозов.

Канкрин изумился.

– Да. Я часто волнуюсь, – говорил Гаригозов. – Я придумываю себе злобу, ненависть, смятение, радость, как и ты, как и все.