Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

«Свет проходит 288 000 верст в секунду. Скорость электричества — четыре раза вокруг Земли в секунду (по медной проволоке). Мандат — приказание; мандант — дающий приказание».

Это у нее. У него соответствующих заметок не было. Была, правда, выписка из законов, но она относится к позднейшему времени, то есть к дальнейшим страницам: «Всякий, обольстивший девушку обещанием на ней жениться и не исполнивший сего обещания…» Впрочем, не будем забегать вперед.

Она , очевидно, была учащаяся барышня; о его профессии нельзя было вывести определенного заключения.

Раз она гуляла в саду с книгой серьезного содержания под мышкой, непременно в саду и с книгой, потому что в К., кроме сада, гулять негде и все юные учащиеся барышни, как известно, всегда гуляют с каким-нибудь солидным автором, спасаясь, таким образом, от неприятной мимики со стороны ловеласов. Прошлась, как это делают все, по каштановой аллее, потом повернула на главную, где ей встретились многочисленные пары и группы, причем девицы и дамы непременно оборачивались, чтобы посмотреть, как на ней сидит платье сзади, и ей вдруг почему-то стало так грустно, так грустно… Она свернула в беседку, посидела несколько минут в глубокой задумчивости, потом торопливо вынула из кармана записную книжку (тогда же там был и сыр) и написала неровным, нервным почерком: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…» Она надавила на последнем слове, как бы мстя этим «людям», то есть только что встретившимся девицам и дамам, за… за что, в самом деле? А за то, что они так пошло довольны и счастливы! Взяли под руку по кавалеру и считают себя вправе смотреть с усмешкой и на нее, и на ее платье, и даже на ее книгу серьезного содержания!

Но «красные девицы переменчивы», как известно, и гнев, а тем паче злопамятность решительно не в их характере. Она вдруг перешла в элегический тон и задала себе вопрос поэта: «Чего хочу? О, так желаний много!..»

На «много» рука ее дрогнула и выронила карандаш. Она еще ниже наклонила голову, может быть, всплакнула и меланхолически задумалась. Ах, эти «желания»! Они иногда наплывают такою массой, возбуждают такое странное и тягостное настроение, что мир превращается в собрание загадок и вопросительных знаков, жизнь представляется жалкой сутолокой, а в душе до боли копошатся вопросы всех падежей. Так сама природа толкает юношу в объятия семи греческих мудрецов и латинских склонений, а девушку… В сущности, следовало бы их фундаментальнее засадить за древние грамматики, потому что слово «склонять» они понимают только в связи с дополнительным «мужчину» (то есть свое прямое начальство), а всем этим: кого? кому? и так далее — придают слишком конкретное значение.

Она прислонилась к столбику беседки, подняла влажные ресницы и устремила глаза на сучок старого ясеня. Где-то далеко, как будто в глубокой долине, под нею копошится людской муравейник. Она слышала обрывки фраз, замечаний; перед нею мелькали лица, костюмы; люди размахивали руками, суетились и двигались, как марионетки. Зачем? к чему?… Она видит картинные позы маленьких человечков, выражение маленьких страстей и волнений; вот крошечное торжество, вот миниатюрное страдание и бесполезные слезы… Почему? из-за чего?… И всё это такое родное, привычное, так щемит сердце, что «миниатюрное» и «крошечное» мало-помалу исчезает, лицо наблюдательницы делается любящим и нежным; на нем проявляется трогательное сочувствие и… Словом, там обрисовывается большая человеческая фигура, которая растет, растет и колоссальным образом, дышащим силой, теплом и красотою молодости, приближается к ней …

Она подняла карандаш и не успела опомниться, как « он » стоял уже в книжке, крупный, круглый, с большим восклицательным знаком:

« Он !.. Может ли быть что глупее этого слова, когда оно подчеркнуто, — немедленно спохватилась она, — и притом ни к кому определенно не относится? Но я понимаю душевное состояние девушки, которая при попытке уяснить себе смуту собственной головы, только и может выдумать: он . Что такое он ? Неужто это непременно мужчина? это вообще человек прекрасный, сильный, героический, который может подать руку и в братском союзе любви, преданности и взаимного уважения вести к цели… Но нет! я притворяюсь… Неужели ложь так глубоко всосалась в наши нервы, что мы не можем не притворяться даже перед самими собой? Такой человек не может быть женщина…»

Говоря по совести, никто подобных рассуждений в записных книжках не помещает; но к таковой ее оригинальности мне, конечно, оставалось только отнестись одобрительно. Да и то сказать: что бы это была за находка, если бы она состояла исключительно из хозяйственных заметок?

Поставивши многоточие, она почувствовала озноб и поспешно пошла домой.

Дверь отворила Евфросинья. Это средних лет и полноты очень бойкая и подвижная дама — единственная прислуга и неизбежная принадлежность десятирублевых «номеров». За рубль в месяц с комнаты она ставит жильцам самовар и раза в три в неделю, под предлогом подметания пола, поднимает немилосердную пыль при посредстве единственного в своем роде голика. Кроме того, она стряпает и стирает на хозяйку, бегает в лавочку, а по вечерам, освободившись от дела и обязательств служебного характера и бросив последний взгляд на чисто прибранную кухню, симметрично расставленные горшки, лохани, кастрюли и прочее, кокетливо оправляет перед кусочком зеркала волосы, приводит в порядок юбки, затем садится к окну и запевает тоненьким-тоненьким голосом:

Скоро сильный запах махорки, а потом и звук шпор дают знать о приближении «миленького», который никогда не заставляет себя долго ждать, потому что с гениальностью, свойственною одним только солдатам, ухищряется получать от своей возлюбленной сверх ежедневного угощения еще и довольно ценные для такой бедной особы подарки: платочек, кисет, красную рубашку, рубль деньгами и прочее. Если же у хозяйки насчет махорки строго, то Евфросинья принуждена сама выходить к дружку за ворота; но в таких случаях он бывает гораздо требовательнее и вообще относится суровее.

— Самоварчик прикажете, барышня? — любезно начала она, сопровождая барышню в комнату. («На щеке же ее поцелуй пламенел»).

— Да, пожалуйста…

— Сичас, барышня! В лавочку сбегать не надо?

— Ах, нет…

— А чай у вас есть?

Барышня заглянула куда следовало и заметила, что чаю нет.

— То-то, — улыбнулась Евфросинья, — я еще давеча видела, что нет. Да у вас и сахару нет.

— Нет? Ну так ты, голубушка, и самовара не ставь…