Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1

– Аминь! – грянул хозяин и налил по второй. – А также и догматически, – он загнул еще один палец на левой руке, в правой крепко держа заветную чару. – К примеру: плоды человеческого воображения, они же орудия запугивания и соблазна – Страшный суд, рай, ад, – отныне толковать исключительно как понятия нравственные.

Отцы-единомышленники кивнули. Кивнул и о. Александр, несколько, правда, повременив. Более всего жаль было ему упразднения рая как небесной реальности. Ах, друзья мои дорогие, зачем лишать бедного человека утешающей надежды на грядущую встречу с самим Господом в нежной прохладе райских кущ, под сладостное пение порхающих в небесах небес ангелов? И рай, и ад, и предваряющий их Страшный суд, пред которым предстает отбывшая земные сроки и трепещущая душа, – разве не опустеет без них наша жизнь, едва они утратят черты своей подлинности и превратятся в некие отвлеченные понятия?

– Далее, – продолжал о. Сергий и загнул третий палец. – Пересмотр канонов. Не дрожи, отец Александр, и не спеши осенять себя крестным знамением. Ты все-таки не в совете нечестивых и не в собрании развратителей, а в кругу таких же, как ты, православных иереев. И мы тут все – нашей Церкви верные чада. Но вникни и ответь: что есть Евангелие и что есть канон? Имеют ли они для нас равную ценность?

Призванный к ответу о. Александр вымолвил, что, конечно же, сначала Евангелие, а уж потом – все остальное. Хотя, поспешил добавить он, доводилось ему, и, надо полагать, не только ему, слышать от мужей высокого сана и незаурядных дарований, что «Книга Правил», записанное Предание, столь же свята и богодухновенна, как и Евангелие. Хозяин равнодушно пожал плечами. Пустые разговоры. Кто берется поставить между буквой и Духом знак равенства, тот впадает в наихудшую из схоластик. Ибо с чем можно сравнить букву? С листом на древе, каковой сегодня ласкает взор совершенством очертаний и яркостью зелени, однако с течением времени желтеет, засыхает и, наконец, падает на землю, где обращается в прах.

Дух же, как ветер, – веет и животворит во веки веков. Так и сказано: буква убивает, а дух животворит. И далее наступал он на о. Александра, вдруг припомнив его письма со скорбными сетованиями на болезни младшей, ненаглядной, горбатенькой Ксюши и добрыми отзывами о лечившем ее докторе, а также о сотниковском аптекаре, именем, кажется, Исаия, старавшемся прямо-таки из-под земли добыть всякое прописанное девочке лекарство. Спросим: разве Исаии не подобает быть Мойшевичем?

– Он Борухович, – поправил о. Александр, чуя, куда клонит старый его товарищ.

И о. Евстафий, лучась улыбкой, одобрил силки, настороженные для уловления провинциального гостя. Отлично! Еще спросим: чтит ли Исаия Борухович субботу, как положено правоверному иудею? Ответ был дан хозяину утвердительный: чтит. Всем видом своим о. Сергий изобразил крайнее потрясение.

– Несчастный! – воскликнул он. – Знаешь ли правило одиннадцатое шестого Вселенского собора? А ну-ка, отец…

Отец Евстафий, прикрыв глаза, отбарабанил:

– Никто из принадлежащих к священному чину, или из мирян, отнюдь не должен ясти опресноки, даваемые иудеями, ни вступати в содружество с ними, ни в болезнях призывати их, и врачевства принимати от них, ни в банях купно с ними мытися. Аще же кто дерзнет сие творити: то клирик да будет извержен, а мирянин да будет отлучен.

– Ответствуй же нам, о несчастнейший из иереев, сознаешь ли, в какую бездну завлек тебя грех?! Да извержен будешь, – гремел о. Сергий, во весь свой немалый рост поднявшись за столом и сверху вниз меча рыжие молнии в главу о. Александра, – такова определенная тебе почти полторы тыщи лет назад кара! Не утаи и далее: не ел ли ты и не пил ли ты в какой-нибудь корчемнице? не чертил ли Крест на земле, тем самым давая повод оскорбить Знамение победы нашей попиранием ног, по нему ходящих? Не плясал ли на свадьбе?

– А при вливании вина в бочки не производил ли смеха? – вставил, посмеиваясь, о. Евстафий.

– Главное-то, главное-то, отцы! – подал голос и о. Марк. – Не молился ли, не приведи Господь, с еретиками? Аще кто из клира или мирянин в синагогу иудейскую или еретическую войдет помолиться… Что там, о. Евстафий? Извержен? Само собой. Тут, правда, надлежит нам уточнить смыслы, что всегда и везде – а в богословии особенно – бывает весьма затруднительно. Помнится мне, – рассеянно молвил он, – на том же, кстати, Шестом соборе долго бились с патриархом Макарием Антиохийским, пытаясь склонить его к признанию двух воль у Господа нашего Иисуса Христа. – Тут он благочестиво перекрестился. – Однако Макарий был монофелит изрядный и ответствовал, что скорее даст изрубить себя на куски, чем признает две воли в Иисусе Христе. Изрубить не изрубили, но сана лишили. И лицо его, сказано, при чтении приговора сделалось медным, а шея напряглась, как железный нерв. Каковы, однако, были поэты! – обратился он преимущественно к сотниковскому гостю, отчего тот смутился и бросил укоризненный взгляд на хозяина, который на всем белом свете, а уж в Москве – тем более, один-единственный знал пока о поэме, а сцену суда над Христом выслушал с большим вниманием и одобрил. Неужто не уберег доверенную ему тайну?! – Для святых отцов наших, – говорил далее о. Марк с едва уловимой иронией, хотя, с другой стороны, снова осенял себя крестным знамением, подчеркнуто задерживая сложенные персты у лба, чрева, плеча правого и плеча левого, – еретики сиречь ариане, несториане, пелагиане и иже с ними. А мы кого запечатлим сим мерзким словом? С кем воспретим вступать в молитвенное общение? Ариан ныне днем с огнем не сыщешь. Кто ж тогда? Католики? Лютеране? Баптисты? Про них и не ведали ничего на всех семи вселенских соборах.

Отец Марк развел руками, возвел очи горé и некоторое время отчасти напоминал присутствующим то ли Ветхого Днями с иконы, известной под именем Отечество , то ли иконописное изображение Иоанна Златоуста (для чего, правда, в левой руке у него недоставало Священного Писания или внушительного объема книги собственных богоугодных сочинений).

На канонах поставили точку – не ранее, однако, чем услышали добровольное признание о. Александра, что и в этом важнейшем вопросе он, изъясняясь нынешним языком, встает на одну платформу с другом юности и его соратниками в борьбе за церковное возрождение. Двинулись дальше. Отец Сергий, кратко обосновав необходимость перемен этической и приходской жизни Церкви, собрал наконец пальцы левой руки в крепкий кулак. У гостя голова пошла кругом. Женатый епископат! Господи, да кто и когда видел канонически полноценного архиерея, повязанного узами брачной жизни и заботами о прокормлении супруги и малых чад? Едва перед мысленным взором о. Александра открылось ни с чем не сообразное зрелище епископа, или архиепископа, или – страшно молвить! – митрополита, который, наподобие самого обычного мирянина заключает в объятия жену (само собой, со всеми вытекающими отсюда последствиями), усаживает на горшок занемогшее дитя или в соответствии с мудрыми наставлениями Иисуса, сына Сирахова, наказывает его отцовской дланью, – как он пережил миг ужаснейшего смятения. Со стороны православного народа верно ли и благочестиво ли будет возгласить «аксиос!» архиерею, не вырвавшему из своей плоти жало первородного греха? О нет, отцы дорогие! Кто спорит, кто поднимет голос против, кто возразит? Перемены необходимы, в чем сам он перед отъездом пытался убедить брата Петра, – но ради них стоит ли расшатывать вековые устои? Не дóлжно ли осуществлять их с осторожной мудростью, сознавая предел, переступать каковой строжайше возбраняется из-за волнений, грозящих гибелью Святому Кораблю? И если продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом, сегодня меняя одно, завтра – другое, а послезавтра – третье, то в такой осмотрительной неспешности не будет ли больше пользы для Церкви и России?