Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1

– Я отлюбил, но не откурил, – с усмешкой отвечал Сергей Павлович.

– Безумец! – искренне страдая, говорил Зиновий Германович. – Я старик, я прошел войну, я тонул под Новороссийском, я похоронил всех близких – но мне нравится жить! Ей-богу, я моложе вас. Вы даже водку, прекрасную чистую водку пьете угрюмо, с каким-то отчаянием, словно на поминках.

– Русский человек пьет не для веселья.

– А для чего?!

– Для храбрости, – засмеялся Сергей Павлович. – И для того, чтобы растворить в вине свое рабство. Что же до поминок, то вы кругом правы: я начал тризну по самому себе.

Зиновий Германович поспешно достал платок и вытер им вспотевшую лысину.

– Бред сумасшедшего, – пробормотал он. – Какое рабство? Какая тризна? Чрезмерные запросы, гордость и ничего больше… Живите проще. Заведите любовницу, посещайте баню, по утрам обливайтесь ледяной водой, ни в коем случае не читайте газет и вы будете здоровы и счастливы еще много-много лет!

– Скучно, – отрезал Сергей Павлович. – Нальем по единой и сменим пластинку. Вы за кого, Зиновий Германович, за красных или за демократов?

– Я за нормальную жизнь, которую нам не дадут ни те, ни другие. Попомните мое слово.

– Ну а если вдруг… тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул Сергей Павлович и постучал по столу, – опять выпадет нам роковой этот жребий? Баррикады, знаете ли, призывы: как один умрем в борьбе за это! И Свобода со знаменем – пышная дама с большой грудью. Мне почему-то кажется, что в вашем вкусе. Что тогда? С одной стороны – академик-демократ со своей боевой подругой, а с другой – какая-нибудь горилла в генеральском мундире. С кем вы, несравненный силач? Встанете ли ошуюю со свихнувшимся на митингах попом, либо мощной рукой поднимите стяг цвета выпитой у нас крови? Или, может быть, изберете третий путь – постыдное бегство с поля брани? Быстрее, чем заяц от орла?

– Еще быстрее, – невозмутимо ответил Зиновий Германович. – Как от немцев в сорок первом.

– Браво! – воскликнул Сергей Павлович, взялся за стакан, но произнести похвальное слово житейской мудрости Цимбаларя не успел: стук в дверь остановил его.

– Это к нам! – вскинулся Зиновий Германович, хватая ключ и с треском вставляя его в замочную скважину. – Я забыл! Накурено, неубрано, гадко!

В самом деле: их комната напоминала номер районной гостиницы в Орловской или, скажем, Курской области, где сошлись два загнанных судьбой «толкача», по утрам пытающиеся оттягать друг у друга накладную на сотню реле, которые клепает местный заводик, а вечерами в тоскливом содружестве осушающие очередную бутылку. Полосы сизого дыма плавали под тусклой лампочкой; из консервной банки торчали окурки с жеваными концами бумажных мундштуков; тощее байковое одеяло с кровати Сергея Павловича сползло на пол, безжалостно обнажив неотстирывающиеся бледно-бурые пятна посередине простыни; подушку удобства ради он примостил себе под бок.

– Простота нравов, – широкой спине сражающегося с ключом Цимбаларя сказал Сергей Павлович. – Искренность. Исконное гостеприимство. Неубывающий горшок каши.

С возгласом: «Милости просим!» (в создавшихся условиях прозвучавшим несколько фальшиво) Зиновий Германович распахнул, наконец, дверь. Две женщины стояли на пороге.

– Боже, да у вас дышать нечем! – капризным голосом первой красавицы произнесла крашеная блондинка в цветастом платке на плечах.

Но в комнату вошла.

«Лет пятьдесят, – определил Сергей Павлович, мгновенным взором ее окинув сверху донизу: там башня, терпеливо сооруженная из склеенных лаком волос, тут тапочки, украшенные пластмассовыми ромашками, а между башней и ромашками – туго схваченная лифчиком большая грудь и заметно выпирающий живот. – И дура непроходимая».

– Знакомьтесь, Сережа, – говорил тем временем Зиновий Германович, хватая со стола консервную банку с окурками и пустую поллитровку, – это Алла. Несравненная! – льстиво воскликнул он. – Приехала в «Ключи» вчера и произвела фурор.

Несравненная Алла уже сидела на кровати Цимбаларя и с выражением слегка презрительным разглядывала Сергея Павловича.

– А это, – указал Зиновий Германович на спутницу Аллы, все еще не переступившую порог, – Аня. Да входите же, Анечка, милости просим! – уже уверенней сказал он.

И на Аню быстро глянул Сергей Павлович и равнодушно ей кивнул. Аня как Аня. Ничего особенного. Носик длинненький, глазки черненькие, воротничок белый, чистенький. Есть, впрочем, несомненное обаяние молодости – но это преимущество сугубо временное, ибо с годами нос станет длиннее, глазки тверже, а из маленькой родинки на левой щеке с неотвратимой природной силой вылезет волос. «А ляжки, пышные бывало…» – кроме стихов собственного производства, любит читать в подпитии друг Макарцев.

Зиновий Германович между тем хлопотал неустанно: помчался в дальний конец коридора, где из стены торчали три крана (слышно было, как в одном из них взревела вода), вернулся с намоченным полотенцем, вытер им стол, водрузил на него, предварительно покопавшись в рюкзаке, бутылку вина и коробку зефира в шоколаде («Боезапас, – усмехнулся про себя Сергей Павлович. – В сию ночь Цимбаларь овладеет башней»), затем снова выскочил в коридор, откуда после кратких переговоров с обитателями соседних комнат явился с двумя стаканами и одной тарелкой.

– Гений, – одобрил Сергей Павлович. – Теперь не в службу, а в дружбу. Мне встать лень, и я так сроднился с этой каменной подушкой… У меня в сумке, Зиновий Германович…

В итоге их стол – во всяком случае, с учетом обстоятельств места и времени – удался на славу: вино сладкое и вино горькое (оно же красное и белое), конфеты, о которых народ вспоминал с любовью, и ловко вскрытая Зиновием Германовичем банка шпротов (вторая и последняя).

– Картинка из «Книги о вкусной и здоровой пище», – сказал Сергей Павлович. – Бесповоротная победа социализма в отдельно взятой стране. Ваш тост, Зина!

– А почему Зина? – утомленно спросила несравненная Алла. – Такой видный мужчина – и Зина. Я, пожалуй, выпью водки.

Сергей Павлович объяснил ей, что Зиной имеет право называть Цимбаларя только тот, кто его преданно любит; Зиновий Германович со своей стороны безусловно одобрил сделанный ею выбор между портвейном (увы! не крымский, а всего лишь азербайджанский) и превосходной «Столичной», затем налил Ане вина и поднял стакан за здоровье и счастье прекрасных дам. Выпили все до дна; только Аня чуть пригубила и в ответ на шумные протесты Зиновия Германовича накрыла свой стакан узкой ладошкой с колечком на безымянном пальце.

– Я не люблю, – не поднимая глаз, тихо сказала она теперь уже Сергею Павловичу, пытавшемуся ей внушить, что в таком заведении как «Ключи» на трезвую голову можно запросто свихнуться.