Сергей Карамов - Ностальгия

У Николя закружилась голова, он закрыл глаза и потерял сознание…

Дверь в сарай резко распахнулась, быстрой походкой вошел Щеглов с тремя красноармейцами. Николя лежал, не двигаясь.

Щеглов подошел к нему, толкая Николя грязным сапогом.

– Н-ну, ты, белый офицеришко! Вставай! – скомандовал Щеглов, вытаскивая маузер из кармана.

Однако Николя не подавал признаков жизни.

– Чего это с ним? – не понял Щеглов.

– Может, он помер? – спросил один из красноармейцев.

– Гм, может… А ну принесите-ка ведро воды, окатите его водой.

Один красноармеец побежал за водой, через минуты три Николя окатили водой с головы до ног.

Двое красноармейцев толкали Николя, били по щекам.

– Что такое? Mon dieu… Attendez… Ne pas me tourmentez… – пробурчал Николя, чуть приоткрывая один глаз.

Щеглов засмеялся, снова толкая сапогом лежащего Николя:

– Ой, белый офицерик, вы проснулись? По-французски изволите с нами, неграмотными, говорить?

Красноармейцы хихикнули.

– Вы… вы что хотите? – тихо спросил Николя, наконец, открывая второй глаз и приподнимаясь.

– А ну встать! – заорал Щеглов.

Через минуту Николя поднялся, однако потом зашатался, чуть не упал.

– Ой, они такие белые офицерики хилые! – усмехнулся Щеглов. – Аж на ножках своих слабых дворянских стоять не могут-с!

Николя вздохнул и тихо спросил без всякой надежды – он догадывался о расстреле, ожидая его каждый день:

– В чем дело?

Щеглов вытащил из кармана лист бумаги и стал громко читать:

– В соответствии с решением Совета рабочих и крестьянских депутатов вынесен приговор белому офицеру Андрею Воронцову: расстрелять немедленно. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Председатель Совета…

Щеглов скомкал бумагу со словами:

– Да этого неважно, кто там был председатель… Ясно, офицерик?

Николя предпочел не отвечать.

– Вывести его из сарая! – приказал Щеглов.

Красноармейцы вытолкнули Николя из сарая, ведя за собой, Щеглов шел сзади.

– Ладно… Здесь, что ли… – решил Щеглов, оглядываясь по сторонам.

Николя только что обратил внимание, что наступило раннее, свежее, тихое утро. Большую часть времени, находясь в сарае, он спал, а просыпаясь, раздумывал, лежа на сене. Он поднял голову, смотря на голубое и ясное небо, потом зажмурился. Николя отвык от яркого света, находясь долгое время в темном сарае. Через минуту он открыл глаза, радуясь всему, что видел и ощущал: аромату опавшей листвы, чистому и приятному воздуху, голубому небу, лучам солнца… Даже подувший сырой и холодный ветер не раздражал Николя. Он радостно вытянул руки, вдыхая воздух.

После долгого пребывания в полутемном сарае небо показалось Николя бесконечно просторным, радостным и светлым, а воздух – чистым и изумительным.

В эти последние минуты своей жизни Николя вспоминал прекрасный родной образ жены Настеньки, ее чарующую улыбку, ее милый и заразительный смех… Он вспоминал, как целовал Настеньку, как танцевал с ней вальс… Он мысленно благословил ее, и очень надеялся, что ей удастся спастись от бесчинствующих большевиков, которые, несомненно, полезут в его графское имение. Он не ведал о судьбе Настеньки, своего отца, к сожалению, а теперь накануне неизбежной смерти, стоя со связанными руками, понимал, как мало успел он в жизни совершить! От изнуряющей душу тоски и досады у Николя закружилась голова, он слегка пошатнулся, но усилием воли заставил себя держаться ровно и неподвижно, не показывая врагу своих волнений.

Щеглов минуты три молчал, куря папироску, смотря на спокойное и невозмутимое лицо Николя.

– Ну, барин, – решил спросить Николя Щеглов, – не страшно ли?

Николя промолчал.

– Вот как, – усмехнулся Щеглов, – дескать, барин с нами, босяками, говорить не желают-с? Дескать, мы недостойны их благородий!

Николя воскликнул:

– Сударь! Извольте прекратить насмешки! Стреляйте, я не побегу.

– Эт-то точно, куда ж ты, бедолага, от большевиков убежишь? Некуда!

Ни один мускул не дрогнул на лице Николя. Он смотрел вперед, как бы сквозь красного комиссара.

– Закурить не желаете, барин? – предложил, посмеиваясь, Щеглов.

– Не курю.

– Да ну? Барин здоровье бережет? Оно тебе уже не понадобится, твое здоровье!

Николя стиснул зубы, не отвечая Щеглову.

Ветер дул всё порывистее, стал моросить дождь.

– Черт, погода портится, – поморщился Щеглов, качая головой.

Где-то низко прогремел гром, через минуты две небо почернело.

Николя шептал про себя «Отче наш», прикрыв глаза.

Щеглов заметил, что Николя бормочет что-то, и спросил:

– Боишься, да?

– Vous savez, je m’en fiohe…

– Чего-чего? – не понял Щеглов.

– Нет… Ma foi, non…

– Как? Не боишься?

– Бог меня спасет… – уверенно ответил Николя, стараясь не смотреть на наглое лицо комиссара.

– Бог? А где ж он? Чего-то тута его не видать! – Щеглов демонстративно поднял голову вверх, глядя на почерневшее небо.

Николя закончил читать «Отче наш» и вздохнул.

Молодые красноармейцы стояли в нескольких шагах и от Николя и хихикали.

– Ладно, хватит тут с ним болтать! Целься в белого офицерика! – приказал Щеглов, отходя от Николя и подходя к красноармейцам.

Совсем рядом раздалась молния, дождь полил, не переставая.

– Пли!

Раздались выстрелы, Николя покачнулся, все перед ним закружилось в кровавой пляске, внезапно стало темно, и он только успел вымолвить:

– Mon dieu… – И упал, как подкошенный, на мокрую землю лицом вниз.

Не стало графа Николя Воронцова, белого офицера…

Щеглов подбежал к убитому, приказал перевернуть его на спину, сильно пнул труп грязным сапогом.

– Подох, белая скотина! – торжествующе выкрикнул он.

– Чего с ним делать? – спросил Щеглова один красноармеец.

– Чего? А пусть здесь гниет… Да, пусть здесь лежит и ищет своего бога!

Молния засверкала над Щегловым и красноармейцами, раздался гром.

– Бежим в хату! – приказал Щеглов, чертыхаясь и прикрывая голову рукой.

Второй секретарь горкома партии Ижорска Фуфыжкин вышел из своего кабинета и неторопливо, посвистывая, направился в кабинет Сусликова.

То был низкий, худой человек лет сорока, с короткой стрижкой, одетый в традиционную форму чиновника: черный костюм, белую рубашку и черный галстук.

В юности Фуфыжкин мечтал стать ученым или космонавтом, но учился он в школе плохо, постоянно прогуливая занятия. Вдобавок, будучи холериком, он все время куда-то спешил, бежал, когда можно и пойти спокойно, говорил всегда быстро, даже иногда без пауз, словно боялся, что ему не дадут высказаться, стремился везде опередить своих сверстников, что редко ему удавалось, в связи с чем впоследствии у Фуфыжкина появилась гипертония. Словом, быстро и толково ему ничего не удавалось сделать, разве что смеяться хорошо всегда первым, не ожидая, когда все остальные вокруг посмеются.