Анатолий Ким - Белка

Когда стемнело, тетка по телефону вызвала шофера, переоделась внизу, в своем будуаре, и в ожидании машины ходила по мастерской, продолжая насвистывать. Она просмотрела незаконченные работы, а затем подошла к штанге: поплевала на ладони и. как была в элегантном парусиновом костюме, при шляпке, нагнулась к снаряду, рывком взяла его на грудь, приседая. Одолев вес толчком, она швырнула лязгнувшую штангу на помост и потопала на улицу, так ничего и не сказав нам, словно нас и не было в мастерской.

И опять я был удивлен. Она, строго-настрого предупредившая, чтобы я в ее отсутствие никого не приводил в мастерскую и о том же уведомившая Трычкина, своего преданнейшего сторожа, — теперь безмолвно давала мне разрешение оставаться вместе с другом в мастерской. Я ничего не понимал. Если бы еще Акутин понравился — так нет же, ясно ведь было, что первого взгляда оказалось достаточно, чтобы Маро Д. уверилась в полном ничтожестве Мити и потеряла всякий интерес к нему. Как бы там ни было, нас оставили одних полными хозяевами мастерской, и мы могли веселиться дальше.

Я предложил Акутину состязаться в поднятии тяжестей. Он был на голову ниже меня, но широкоплеч, сбит крепко и с двухпудовой гирей справился намного лучше меня, выжав ее несколько раз правой и левой рукою. Однако со штангой, не зная приемов обращения с нею, далеко отстал от меня и не смог в толчке подняться выше пятидесяти килограммов, как ни дулся. Покончив с железками, мы снова поднялись на антресоли, включили музыку, ч я откупорил вторую бутылку. И тут, желая позабавиться, я решил испытать храбрость Акутина, устроив ему номер с черепами. Незаметно за спиною Мити я отдернул шторку с цаплей и стал молча следить за другом. Ждать долго не пришлось, Митя зачем-то обернулся и вдруг вскрикнул самым страшным, невероятным образом… На моих глазах Митя мгновенно побледнел, словно кто-то невидимый облил его белилами, волосы на его голове стали торчком, он отшатнулся, отпрыгнул назад, словно подброшенный электрическим током, ударился о витые узоры светильника, упал, споткнувшись о гантели. Я со смехом бросился к нему, желая успокоить его, но Митя жалобно заблеял, отслоняясь рукою от меня, и — упал на коврик без чувств. Совершенно не ожидавший подобного оборота, я стоял над другом, не зная, что делать. Догадался поднять его и перенести на диван, а потом кинулся вниз, к телефону, и набрал номер теткиной квартиры. Она подошла сама, что было необычно, потому что к телефону всегда подходил Силантий, исполнявший, несмотря на свою докторскую степень, роль секретаря при своей знаменитой жене. Я хотел рассказать тетке, что случилось, но у меня язык не повернулся, что-то неимоверно тоскливое, мрачное и сильное захватило мое сердце, и я, громко откашливаясь, ничего не сказал Маро и лишь попросил, с трудом справляясь с собою, чтобы она разрешила переночевать Акутину в мастерской.

— Хорошо, — сразу же ответила тетя, но добавила, внушительно произнося каждое слово: — Только не вздумай никого звать на помощь. Понятно?

— Не буду, — согласился я и тут же, холодея от внезапной догадки, нетерпеливо спросил: — А как вы угадали… тетя?

— Спокойней, голубчик, — насмешливо и грубовато молвила Маро Д.

С тем она и отключилась, а я, слушая пустые частые гудки, не сразу понял, что странный разговор наш окончен. Впервые мне, юноше семнадцати лет, открылось, что за внешним спокойствием и будничностью жизни кроется ее тайная глубина, начинающаяся тут же, под тоненькой пленкой обыденности, и уходящая в кромешную темноту, где шевелятся, трудятся неведомые свету чудовища. Ночь замерла тихо в том ее куске, который был охвачен стенами и потолком мастерской, где-то вдали шумела ночная Москва, я поднимался с кружкой воды по скрипучей лестнице на антресоли, и мне казалось, что тетка Маро каким-то образом следит сейчас за мною, видит каждый мой шаг.

Когда я подошел к Акутину, он уже пришел в себя и лежал с открытыми глазами. Молча уставился на меня взглядом, совершенно непонятным мне, но вполне соответствующим той неопределенной властной тоске, которая захватила мою душу. От выпитого вина и от треволнений неожиданного происшествия сознание мое как бы несколько отдалилось и существовало чуть в стороне от меня подлинного, мысли и последовавшие слова исходили словно откуда-то со стороны, а само инстинное мое «я», замкнувшееся во внезапной скорби, не хотело ни мыслить, ни произносить слов.

— Чего ты так испугался, Митя? — спрашивал мой испуганный голос. — Какой ты, оказывается, впечатлительный, старик. Извини… Вот чепуха вьишга, черт побери, — лепетал голос дальше…

Акутин не отвечал, все так же странно глядя на меня. Приподнялся и сел, вздохнул глубоко и прикрыл двумя руками лицо, словно скрывая нахлынувшие слезы. Однако он не плакал — посидел минуту неподвижно, отнял руки от лица и полез с тахты. Я протянул ему кружку с водой.

— Выпей.

Акутии отвел мою руку и, обойдя меня, направился к лестнице.

— Митя, ну что случилось? Неужели ты костяшек пустых боишься? — спрашивал я, удерживая его за плечо. — Или обиделся на меня? За что?

Он остановился и, повернувшись, спокойным взглядом окинул полки с черепами. Затем открыл рот, беззвучно пошевелил губами и, опустив глаза, уныло потупился. Не знаю почему, но мне это показалось настолько смешным, что я расхохотался и расплескал воду из кружки. Акутин вновь внимательно, серьезно посмотрел на меня и стал спускаться с лестницы. А я уже не мог остановиться и смеялся до слез, со странными для меня самого подвизгивань-ями и вхлипываниями, вылил остатки воды на ковер и с пустой кружкой в руке поплелся вслед за Митей, Внизу, в полутемном проходе, я, с трудом одолев свой смех, попытался удержать его, доказывая, что уже поздно, погода на улице плохая, ехать далеко, уж лучше бы он остался ночевать. Но Акутин молча остановился у входной двери с видом терпеливого ожидания и не поворачивался ко мне. Я вынужден был постучаться в комнатку к Трычкину, и тот, в солдатских кальсонах и синей майке, в тапочках на босу ногу, вылез из своей берлоги с грозным ворчанием и загремел ключами.

— Не запирай, Федот Титыч, я скоро приду, — сказал я.

— А хотя бы и совсем не приходил, чертяка непутевый, — чертыхнулся страж, зябко переминаясь на месте.

— Спокойней, Трычкин, — осадил я ворчуна, постаравшись придать голосу насмешливо-уверенный тон Маро Д. — Провожу человека и вернусь.

— Я вот скажу завтра самой, что ты пьянством здесь занимался, Георгий, пригрозил мне старик, прежде чем Закрыть за нами дверь.

Мастерская Маро находилась в одном из новых районов Москвы, занимая половину большого павильона со стеклянными крышами для верхнего света; вторая половина принадлежала пейзажисту Хорошутину и была отделена штакетником, а весь участок, приданный мастерским, был огорожен металлической сеткой. Я никогда не видел, чтобы пейзажист прогуливался по своей половине участка, там вообще незаметно было никаких признаков жизни, а в этот поздний час — около одиннадцати ночи, — в дождливой осенней теми двор и дорожки и огромные темные окна производили довольно мрачное впечатление. Мы с Акутиным вышли за калитку, справившись со сложной системой щеколд и запоров, и направились в сторону трамвайной остановки. Акутину до своего общежития нужно было ехать через всю Москву — сперва трамваем, а потом в метро.