Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

– Если они и ненавидят, то только потому, что их этому ежедневно учит ваша корпорация монстров. Ты и тебе подобные кривляки, говорящие им, что сейчас главное быть «кул», а чтобы быть «кул», надо носить именно это, слушать именно такую музыку, смеяться именно этим шуткам. А тех, кто не хочет быть «кул», надо пинать ногами, плевать в их сторону. Ведь они – не такие, как вы – молодые и красивые, они же чмо, ничтожество, правда?

– Я их этому не учу, не надо вешать на меня всех собак! – вспоминается ротвейлер, я почесываю ногу. – Этому их учат родители, сериалы и рекламные ролики. А я как раз заставляю людей задуматься!

– Ты? Задуматься? Знаешь, что всплывает в «Яндексе» сразу при наборе «Миры Миркина»?

– Неужели моя откровенная фотосессия для «Sex & The City»? Не обращай внимания, я там слегка обгорел. А ты, я гляжу, не любишь собирать сплетни о других людях в уютненьких жежешечках и новостных лентах!

– Хотела понять, с кем имею дело. Думала – ошибаюсь.

– И что же там всплывает?

– «Интеллектуально вмазанные лузеры». Это из последнего выпуска, или есть посвежей?

– Не надо выдергивать меня из контекста! Я имел в виду совершенно другое. Там речь шла о маргинальной шлоебени, которая прочла на две третьих книг больше, чем я, и нацепила на себя значок «интеллектуальная элита». Я про тех, кому нечем гордится, кроме того, что их мама читала в подлиннике Маркеса.

– А ты считаешь, это не повод для гордости? Или опять выдернула из контекста?

– Ты про маму или про Маркеса?

– Я про тебя, Миркин! Ты сам мальчик контекста. Вся твоя жизнь – это мучительные размышления над тем, хороши ли эти кеды в контексте того пиджака, или хороша ли эта полуулыбка в контексте фото-вспышки, или даже, хотя... почему даже, это же главное... хороша ли эта девушка в контексте этой вечеринки? Одни контексты, а где ты сам, Андрюша? – Она хлопает себя руками по коленям. – Я, кажется, знаю, где ты. Ты – тот чувак, что сидит в углу дивана и пытается сообразить, что бы ему такое брякнуть, исходя из контекста людей, которые вокруг стоят.

– Действительно, я стараюсь думать, прежде чем говорить, – прислоняю ладонь ко рту, говорю шепотом. – Скажу по секрету: вокруг нас одни микрофоны и камеры.

– У тебя хорошо получается играть в помешанного на телевидении. Или ты уже по-настоящему заигрался?

– Никогда не знаешь, на чем спалишься. Все записывается на видео. Кругом враги!– продолжаю я кривляться.

– Может, хватит идиота из себя строить? – Она резко встает.

– Я не идиот, я видеот! – Я расплываюсь в самодовольной пьяной улыбке. – Кстати, гениальное слово, надо запомнить!

– Дурак ты, Андрюша! Самовлюбленный дурак. Хотя, в контексте твоего окружения, это выглядит очень даже ничего.

– Это правда! – Я дико раздражен. – Стараюсь окружать себя интересными людьми. Среди них много современных поп-идолов, в этом проблема? Они, кстати, тоже иногда надевают колготки в сетку и думают, к кому бы пристроиться сзади. Точь-в-точь как твои ученики. Я стараюсь их облагородить. Хоть в этом наши миссии совпадают, а?

– Ты стараешься производить впечатление на людей, которых сделал своими кумирами, – говорит она так, будто меня нет в комнате. – Но твои кумиры – ничтожества. Ты выебываешься перед ничтожествами, Андрей. И самое страшное в том, что тебе нравится чувствовать себя востребованным ими.

– А что чувствуешь ты? Дай-ка угадаю! Что может чувствовать молодая богатая интеллектуалка, обучающая детей в обычной московской школе? Не в какойнибудь, как это... «элитной». В самой простой.

– Я сама выбирала. Могу позволить себе роскошь выбирать.

– Ага, точно! Так что ты чувствуешь? Безразличие, озлобленность, самолюбование? Нет, это не про тебя.

– Развивай мысль дальше, твоя бредовая фантазия гораздо интереснее, чем ты сам! – Она перекатывает в пальцах сигарету, и я ловлю себя на мысли, что даже в момент отчаянной злобы мне нравится любоваться ее пальцами. – Что же я чувствую по отношению к этим удивительным детям? Сексуальное влечение?

– Ненависть! – глубоко затягиваюсь, выпускаю дым вверх. – Ты их ненавидишь! Я, например, свою аудиторию люблю, а ты упиваешься интеллектуальным превосходством над детьми рабочих и колхозниц. Поэтому меня еженедельно смотрят два миллиона человек, а ты бы хотела выступать на мировом семинаре антиглобалистов, перед тысячей камер и сотней тысяч человек. Но ты там не выступаешь, потому что там хватает своей наглухо свихнувшейся золотой молодежи, которая утром жрет шампанское, а вечером ныряет в тусовку левых политиков.

– Это называется champagne socialist, но это не про меня.

– Фейк это называется! Я останусь хотя бы в виде цитат в поисковиках, а твои дети завтра забудут, как ты выглядишь (если ты, конечно, не переспишь с одним из них). Осознание собственной никчемности. Зависть к чужому успеху. И непомерная гордыня. – В финале этого зубодробительного выступления я киваю и тушу сигарету в пепельнице.

– У тебя все?

– Практически. Знаешь, так обидно... – Я поправляю волосы и думаю о том, что кокаин в смеси с виски делает меня великим оратором. – Ты же просто... Одна из многих, только гонора побольше. Ноль. Никто, мечтающая стать всем и тут же от всего отказаться. Но... тебе ничего не предложат...

– Это точно! – Сигарета ломается в ее пальцах. – Без двадцати семь. Тебе надо домой, а мне – в школу собираться. Было приятно посидеть вот так, поговорить о наболевшем.

– А... – начинаю я.

– Пока! – Она встает, выходит из спальни и возится с замком. – Пока, Андрюша, ты меня слышишь? Тебе денег на такси дать?

– Если ты, как интеллектуалка, считаешь, что хороший секс с телезвездой стоит пятьсот рублей, то, видно, я и вправду засиделся.

Иду в прихожую, деловито вожусь со шнурками, украдкой наблюдая за Наташей. Она стоит у открытой двери. Смотрит прямо перед собой, губы плотно сжаты. Хватаю куртку с крючка, встаю, делаю попытку поцеловать ее в губы.

– До-сви-дань-я! – Она отстраняется.

– Ну, пока! – Я выхожу из квартиры.

– Знаешь, ты просто дешевый мудак! – говорит Наташа и хлопает дверью.

– Fuck you! – бросаю в закрытую дверь.

Выхожу из подъезда. Втягиваю ноздрями порцию еще не загаженного пробками утреннего воздуха. Щурюсь на солнце. Иду до перекрестка, достаю сигарету, надеваю очки. Тут же останавливается битая иномарка тысяча девятьсот затертого года выпуска.

– Тэбе куда, командыр? – вытаскивается с переднего сиденья небритое лицо в таком же, как у меня, только левом Ray Ban .

– «Парк культуры».

– Тысяча рублей, – хамит кавказец.

«Мудак, но, видимо, не такой уж и дешевый», – думаю я, садясь на заднее сиденье.